Красавец побледнел сквозь загар, задохнулся, облизнул губы.

— Миледи, — сказал он, не сводя глаз с моего ножа. — За такую плату мы вам гору до основания сроем. Подождите всего минуту, я быстро ребят соберу, — и он бросился бежать, придерживая одной рукой шляпу, другой — хлыст на поясе. Площадку он пересёк в три мощных, невероятно длинных прыжка.

— Через «Ра» пошёл, — усмехнулась Янка. — Ну ты даёшь, Тань! Кровь!

И тут же забеспокоилась.

— Слушай, а они не нападут? А то свяжут тебя и будут себе цедить по фляге в день.

Я усмехнулась и перехватила свой тяжелый металлический посох в другую руку.

— Нет, — сказала я самоуверенно, как очень отрадно говорить и чувствовать в шестнадцать лет. — Все будет честно.

После трёх взрывов пещера стала куда шире, теперь по ней, наверное, можно было проехать на мотоцикле. Всё было покрыто слоем каменной крошки, воздух пах серой. Янка остановилась, дрожа и глядя в полумрак впереди, туда, где нить её жизни завязывалась узелком с жизнью другого.

Я шагнула к ней и взяла её ладонь своей забинтованной рукой.

— И если есть порох, дай огня, — тихо сказала я.

— Вот так, — эхом откликнулась Яна. — Вот так.

Рука в руке мы вошли в пещеру убийцы.

Мой фонарик лежал на полу, я подняла его и пошла рассматривать картинки на стене. Снимков было много, они были чёрно-белые, в старинных рамках, на которых белели таблички с подписями.

«Мои разлюбезныя супруга и дочь» — строгая женщина с высокой прической сидела на стуле рядом с девочкой-подростком примерно Янкиного возраста. Девочка мрачно смотрела в объектив. Я замерла. Я узнала её, несмотря на странную прическу и платье. Я узнала и женщину — она работала в гарнизонной библиотеке и пару раз отчитывала меня за задержанные книги. Я обернулась — я знала, знала эту синюю машину!

Прапорщик дядя Юра Орехов очень гордился ею, мыл её во дворе своего дома каждые выходные, а когда мальчишки играли в мяч, выходил на балкон с сигаретой и следил, чтобы игра велась на достаточном удалении от его драгоценной «шестёрки».

У него было круглое улыбчивое лицо, оттопыренные уши, на самодеятельных концертах он играл на гитаре песни Высоцкого… Я стояла у стены, замерев, не веря, в трансе, пока Янка не позвала меня.

— Таня, — сказала она напряжённо. — Таня, что… это? Кто это?

Тёмная форма у стены оказалась огромной клеткой. Забившись в её дальний угол, на нас смотрел мальчик лет шести, худой, большеглазый, одетый в какое-то полусгнившее рваньё. Я присела у прутьев.

— Сука! — внезапно выкрикнул мальчик с ненавистью. — Ты чего тут, а? А ну пошла отсюда, тварь!