- Ух ты… - он дотянулся до письменного набора, состоявшего из серебряного подноса, на котором нашлось место большой чернильнице, малой походной, а еще хрустальной бутыли с чернилами и коробочке с перьями.
Тоже серебряными.
Тоже серебряными.
- Красота… - его голос даже дрогнул и впервые я почуяла, что это восхищение – искреннее.
- Красота… - его голос даже дрогнул и впервые я почуяла, что это восхищение – искреннее.
Серебро украшали чеканные цветы и полированные вставки из янтаря.
Серебро украшали чеканные цветы и полированные вставки из янтаря.
И как-то в тот момент мне стало… тошно, что я сказала:
И как-то в тот момент мне стало… тошно, что я сказала:
- Забирай.
- Забирай.
- Чего? – Ник-Ник поспешно руку одернул. – Не нуждаюсь в подачках…
- Чего? – Ник-Ник поспешно руку одернул. – Не нуждаюсь в подачках…
- И не надо. Ты ж меня прикрыл недавно, когда Хромого брали… вот считай и… на кой она тебе?
- И не надо. Ты ж меня прикрыл недавно, когда Хромого брали… вот считай и… на кой она тебе?
- Письма писать буду, - Ник-Ник явно колебался. И желание обладать этой чудесной вещью боролось в нем с гордостью. – Бабе… найду какую, по объявлению… небось сейчас мужиков мало. А ты, Тьма, дура, что своего упустила.
- Письма писать буду, - Ник-Ник явно колебался. И желание обладать этой чудесной вещью боролось в нем с гордостью. – Бабе… найду какую, по объявлению… небось сейчас мужиков мало. А ты, Тьма, дура, что своего упустила.
- Не он это, - сказала я тихо. – Это не он…
Встрепенулся Бекшеев, придремавший было – вот правильно человек делает. И мне бы последовать примеру, а не маяться воспоминаниями, зевнул.