Проще простого в сравнении с тем, что предстояло сделать этой ночью.

Вероника открыла глаза с живостью, вовсе не типичной для столь раннего утра. Пару минут она ерзала, перекатывалась справа налево и слева направо, сучила руками и ногами – в общем, никак не хотела лежать смирно. Когда Кин пытался опустить одну ногу, взбрыкивала вторая. Когда опускал обе, в воздух взлетали руки. Надеть пижамку после смены подгузника оказалось не проще, чем гоняться за преступниками по всей шкале времени. Самое тщательное планирование, самый пристальный визуальный осмотр в данном случае продемонстрировали свою несостоятельность.

У этой малышки хватало сил, чтобы дать сдачи. И гримаса у нее была соответствующая.

Кин хорошо знал эту физиономию. Веронике было каких-то пять недель от роду, а Кин и Пенни уже прекрасно изучили все ее жесты, невербальные сигналы и язык тела. К примеру, широко раскрытые глаза и ясный взгляд означали, что через несколько секунд раздастся голодный крик.

Над кроваткой висел портрет Миранды, наблюдавшей за Вероникой, – строго говоря, ее единокровной сестрой. В рамке старомодной фотографии отражался лунный свет, проникший сквозь наклонные жалюзи. Теперь, когда материальные принты снова вошли в моду, такие жалюзи называли винтажными. Вообще-то портретов было два: слева школьница, с которой расстался Кин, а справа пожилая женщина, чей возраст читался и в улыбке, и в морщинах на лице. Этот портрет сделали с голограммы, записанной ею незадолго до смерти. Между рамками находилась видавшая виды медная монета. Увидев ее, Кин расслабился, машинально поцеловал пальцы и коснулся своего пенни. На удачу.

После того как он впервые стал отцом, изменилось многое, но не все. Для него прошло всего лишь шестнадцать лет с тех пор, как он кормил Миранду из бутылочки, но с точки зрения остальных миновало целое столетие. Внутренней стороной запястья Кин проверил температуру бутылочки, затем поставил ее на тумбочку и заглянул в колыбель, где Вероника извивалась, лежа на спине, а булькающие звуки то и дело сменялись младенческими воплями.

– Знаю, знаю. – Кин поднял малышку и легонько покачал на руках. – Я не мама. Но теперь моя очередь, и бутылочки почти не отличаются от свежего грудного молока.

Похоже, его слова не утешили Веронику, и громкость рыданий существенно возросла.

– Ну же, тише, тише. С Мирандой такое всегда срабатывало.

Но покачивания и уговоры не приносили плачущему младенцу никакого утешения, и поэтому Кин схватил бутылку с тумбочки и перешел к делу.

– Без обид. Я тоже плачу, когда хочу есть.