Дольше всего я был в Колорадо. Там я жил в вагончике с небольшим садиком недалеко от маленького городка, участвовал в собраниях в мэрии, высказывал свое мнение, играл в лото и посещал вечера танцев в местном клубе для пенсионеров, работал официантом, мойщиком посуды в ресторане и барменом в одном из местных пабов.

За эти долгие месяцы я узнал себя больше, чем за шесть лет в доме, но кочевая жизнь не позволяла мне завязать настоящие связи с людьми вокруг меня. А может, это была просто отмазка: я не чувствовал необходимости впускать кого бы то ни было в свою жизнь. Может быть, я все еще опасался, что кто-нибудь меня найдет, или просто привык довольствоваться собственным обществом. Были работодатели, с которыми я завязал приятельские отношения, были постоянные клиенты в пабе и ресторане, где я работал, а в местах, где я оставался на некоторое время, были даже соседи – люди, с которыми я смотрел американский футбол (самый дебильный вид спорта во вселенной, кстати) или жарил шашлыки по выходным. Но ни с кем из них я не подружился по-настоящему. Я всегда уезжал – и двигался дальше.

Были женщины. Я знакомился с ними в баре или на концертах, и они приезжали в мой вагончик на ночь-две, по выходным мы вместе ездили куда-нибудь. Я был высоким мужчиной с квадратным подбородком, физическая форма оставалась у меня на высоте, я много знал, умел флиртовать – ровно настолько, насколько нужно, чтобы вести приличную беседу. Но и им, и мне было ясно, что я недавно приехал – и скоро уеду. Я был их приключением, и, пока мы отвечали ожиданиям друг друга, меня это полностью устраивало.

Потом я заводил машину и уезжал куда-нибудь еще, зная, что не пройдет и месяца, как все знакомые меня забудут.

По дороге мне попадалось немало забавных чуваков, большинство – некий микс из основных типажей. То были люди, которые не построили себя сами, а собрали из осколков других – тех, кого они встречали по пути. Причем часть этих «других» была, что уж поделать, всего лишь персонажами на экране, которых профессионально сыграли, тщательно прописали и которым невозможно было как следует подражать. Люди выбирали для себя какой-нибудь жанр: решали стать комиками, выступающими в антракте, резонерами[57], заучившими множество цитат, или просто вертлявыми персонажами второго плана.

Вокруг все время шумели сложноорганизованные, интересные, остроумные люди. Но их остроумие не было настоящим. То было остроумие человека, якобы живущего в центре внимания невидимой публики, которую он пытается впечатлить. Как будто закадровый, записанный на пленку смех не включится, если шутник будет недостаточно хорош. Он живет не для себя, ведет себя не как человек, который сформировал себя сам; он существует для других – которых сам же и придумал. Они встречались мне всюду, где бы я ни припарковал свой джип, и оставались позади всякий раз, когда я уезжал.