— Девять триста!

Я отключил связь, и, откинувшись на спинку, только теперь заметил стоявшего рядом со старпомом, Снека. В руках он держал поднос с единственной чашкой.

— Ваш чай, сэр.

— А… Остальным?

— Все уже получили, сэр. Вы опять последний, сэр.

— Что делать, работать то тут хоть кто-то должен?

Усмехнувшись, он передал мне чашку.

— Канопешки будете, сэр? С грудинкой, красной рыбой и маслинами, сэр?

— Канопе? Это… Такие, на палочках?

— На шпажках, сэр. На один кусь, сэр, чтобы время не тратить.

— Конечно буду! — Я обежал взглядом рубку. — Где? Не вижу! Только не говорите мне, что их уже съели.

— Сейчас принесу, сэр. Все, за один раз, не смог, извините.

— Так взяли бы кого ни будь в помощь!

— Все заняты, сэр. Тревога же, боевая.

— Бардак! — я, с деланным возмущением, хлопнул ладонью по подлокотнику. — Старпом! Немедленно выделите ему одного в помощь!

— Есть!

— Нет, ну какой бардак! — продолжал изображать возмущение я. — На борту почти семь десятков бездельников, а единственному труженику, никто помочь не может! Бардак! Ну да ничего! Завтра же устрою разбор полётов! Я тут с голоду пухну, а они!

— Девять ровно!

— Вот! Штурман еще работает! А остальные?! Бездельники! За что я вам только жалованье плачу?! Плачу и плачу, рыдаю просто, когда ведомости подписываю.

Мой замысел удался, с рабочих мест послышались сдавленные смешки и напряжение, до этого плотно осевшее в рубке, начало пропадать.