Светлый фон

Я не был «нормальным мужчиной», нет. Я плакал на чердаке над мамиными фотографиями. И мысленно проклинал отца, но чаще всего с постным выражением на лице терпел его претензии. Я сочинял рассказы, в которых изливал душу.

Я не был «нормальным мужчиной», нет. Я плакал на чердаке над мамиными фотографиями. И мысленно проклинал отца, но чаще всего с постным выражением на лице терпел его претензии. Я сочинял рассказы, в которых изливал душу.

И – когда становилось совсем плохо – представлял, что уплыву в дальние дали на своем чердаке, как на погребальной ладье.

И – когда становилось совсем плохо – представлял, что уплыву в дальние дали на своем чердаке, как на погребальной ладье.

Чердак бога

Чердак бога

Я открыл глаза, приподнялся на локтях и оглядел комнату.

Пробуждение было легким. Да и все остальное поразило незамутненностью и… порядком. Комната сияла чистотой. Несмотря на странный покой на душе, память не отказала мне совсем. Я помнил, какой бардак устроил тут до прихода Изабеллы. Неужто она снизошла до помощи?

Когда я вспомнил про подругу жены, ясность в голове тут же сменилась густым туманом. Что она сказала? Зачем приходила?

Легкость внутри больше пугала, чем радовала. Присев на краешек дивана, я прислушался к телу. Последние два дня все внутри выло в резонансе: словно клетки моего тела решили устроить нелепые похоронные пляски. Что же, и такое бывает в определенных культурах. Нервы шалили – в этом не было сомнений – трассу привычных реакций занесло снегом, и аварии случались одна за другой. За ночь на этом шоссе через ад явно поработали ребята, знающие свое дело, а волшебники-регулировщики приучили обезумевших водителей объезжать самые опасные участки.

Порядок и покой. Надолго ли?

Я встал с дивана и включил ночник. Налил себе фильтрованной воды, а затем подошел к окну. По бокам шторы окаймляло слабое свечение, напоминающее окантовку на ткани. Судя по тишине – утро. Я отодвинул штору. В оконном стекле отразилось мое лицо – на удивление ладное и бледное, без кругов под глазами, красных век и припухших от спирта губ. Утренний свет делал меня похожим на призрака. Отчего-то стало не по себе. Отражение смотрело грустно и укоризненно.

Сад тоже напоминал призрака. И дело было не только в серебристом свете, ласкающей взгляд органзе раннего утра. Не соображая, в чем дело, я рассматривал еще несколько минут альпийскую горку, фонарики на яблоне и дорожку. Когда мое внимание приковало мельтешение за кустом рододендрона, что-то подскочило к горлу и отдалось во всем теле эхом удивления.