— Мы свои! Союзники! — отчаянно кричу, размахивая руками над головой.

Первый опрокидывается на спину, прошитый чьей-то короткой очередью. Неясные быстрые фигуры прыгают в дыму.

— Свои! Союзники! Отряд «Мангусты»! — ору, прыгая навстречу десантникам.

КОП гудит сервоприводом, стремительно разворачиваясь ко мне. И за мгновение до того, как он испепеляет меня высокотемпературной смесью, я понимаю жуткую правду.

«Шпиены гребаные! Суки! Мы так не договаривались!» — хочу крикнуть и, вспыхнув свечой, погружаюсь в глубины доменной печи.

Я вижу откуда-то, как горит, чадя, мое скрюченное тело. Как переступает через мои обугленные ноги десантник в легкой броне. Вижу, как сквозь дым проступают еще силуэты, как принимают они цвет битого кирпича, сливаясь со стенами.

— Красный-восемь, здесь Камень-третий. Сектор зачищен, — доносится глухо из-под лицевой пластины.

И рябь наваливается на меня, размывая картинку.

16

Первое, что вижу, открыв глаза, — хмурое вечернее небо. Небо качается. Хрустит щебенка. Поворачиваю голову. Получилось. Шевелю руками. Слушаются. Но как-то вяло. Как чужие. Щупаю пальцами под собой. Брезент. Носилки. Меня несут куда-то. Не может быть. Я же сгорел. Умер. Превратился в жареное мясо.

— Где я? — спрашиваю в никуда.

— Все нормально, сэр, мы вас вытащим, — говорит молодой голос со стороны ног. — Мы с эвака. «Белые грачи». Инъекция сейчас подействует. Потерпите.

— Белых грачей не бывает, — зачем-то говорю я. — Где я?

— В Олинде, где ж еще, садж! — Второй голос, со стороны головы. Выворачиваю шею, как могу. Кошу глазом. Вижу только припорошенную пылью броню на спине. Спина качается.

— Как в Олинде? Я же в Косте был…

— Не, брат. В Косте ты быть никак не мог. Косту еще полмесяца назад взяли. Ты в Олинде, не сомневайся. Не дрейфь, выкарабкаешься, братан. И не таких откачивали.

— Какое число сегодня? — спрашиваю.

— Десятое декабря. Вам вредно говорить, сержант, — пыхтит молодой голос со стороны ног.

— Десятое… — Мир качается вместе с носилками. — Шутник, блин…

Снова говорящая спина: