– А что?

– У Ильи жена повесилась. Наринэ. Пьет он.

– Когда? Когда случилось?

– Ну, пару дней мы поработали – и… А фюрер требовал… Каждый день приходил лично, читал, спрашивал. Пришлось мне за двоих, в общем. Зато Илья обещал в соавторы взять. Имя на обложке и все дела. Лестно?

– Ого, – Артем поглядел на Гомера. – И как он, фюрер?

– Ну… Если так… В быту… То обычный.

– Обычный, – сказал Артем. – Надо же. Самый обычный человек. И тоже наверняка какой-нибудь Василий Петрович.

– Евгений Петрович, – поправил его Гомер.

– Почти, – усмехнулся Артем. – До уродов дошли уже? В учебнике?

– Не успели, – ответил Гомер и мимо посмотрел. – И теперь непонятно уже, успеем ли. Все разбежались. Рейху конец. Фюрер делся куда-то.

Курица расправила крылья, как будто бы для полета; а Гомер, зная уже куриные повадки, выставил ее на вытянутых руках подальше. Она поджалась и нагадила на пол.

– Несется хоть? – поинтересовался Артем.

– Нет. Бойкотирует, – невесело улыбнулся старик. – Хоть я ее уже скорлупой и запичкал. Фиг знает, в чем дело.

Шли далее, разговаривали мимо битых фашистов и вдохновленных блядей, под чужими ахами и охами, между посвистом хлыста, подстраиваясь под ритм чьей-то испорченной любви.

– Ну что. Не придется зато совесть глушить, – сказал Артем, чувствуя, как через усталость подступает зуд: все рассказать. – Теперь можешь свою собственную книгу. Как хотел.

– Свою, которую никто печатать не станет.

– Смотря, что напишешь в ней.

– А что я напишу?

Показалось, что кто-то тащится за ними. Обернулся раз, другой. Вроде рассеялся человечек в мареве. Может, и не за Артемом шел, а по своим веселым делам. А может, приотстал, чтобы глаза людям не мозолить.

Рука на нагане.