Артем отпустил ее руки, обжегшись; отшатнулся.

– Как?!

– Люблю, – она пожала закутанными плечиками. – Он для меня как магнит. Он магнит, а я опилок железный. Все. Он мой хозяин. И ко мне он всегда был добр. С самого начала.

– Он тебя в пользование сдает! Он тебя! Ему смотреть нравится, как тебя всякие… Грязные… Разные!

– Да, – кивнула Саша. – Он так любит. И мне так нравится.

– Тебе нравится?!

– А что? Тебе тоже такое не подходит? Как Гомеру? Прости тогда.

– И ты ждешь… Ждешь, чтобы он забрал тебя туда? К себе?

– У них освободилось одно место. Он получил разрешение. Но я…

– Ладно. Я понял. Ты вместо себя – меня… Ладно. Я понял. Ладно.

– Тебе надо уходить.

– Ты правда туда хочешь? К ним? В этот их круглосуточный кабак? В бункер?! Вместо верха – еще глубже?!

– Мне все равно, куда. Я хочу с ним быть. Я – его. И все.

– Ладно. Я понял.

Постоял еще. Потом снял с шеи крест. Бросил ей.

– Пока. Спасибо.

– Пока.

* * *

Вышел: мир кувырком.

Побрел через похотливую однодневную пьяную толпу. Сказал Саше, что понял, а сам не понял ничего. Как можно – с Бессоловым? Как можно такого – любить? Как можно дирижабли свои променять даже бы и на мечту о бункере? А на бордель ради бордельных коротких встреч по снисхождению? Бессолов ей и еды объедки из бункера своего выносит – и любви объедки тоже. А ей ничего, хватает и того, и другого. Небалованная.