Станция кончилась, опять туннель пошел.

* * *

Разное продумал себе – как проходить блокпост и что на нем врать. Но ничего соврать не успел: дежурили не малахольные обычные охранники Полиса, а орденские бессловесные истуканы.

Чтобы не пристрелили, крикнул им, что Артем и что к Мельнику. Приблизились к нему без доверия, обхлопали карманы его шутовского костюма, узнали вроде, но сами так и не сняли маски. Забрали наган. Повели служебными коридорами, чтобы не смущать воздушноголовых здешних граждан.

Но вели не к Мельнику.

В какую-то каморку дверь. Решетки. Охрана.

Завели, в спину толкнули зло, как не свои.

А там – радость!

Все живые: Леха, Летяга, Гомер. И даже еще почему-то Илья Степанович.

Похвалили Артема за то, что и он не умер, и за то, как посвежел, и за то, какой стал нарядный. Посмеялись. Обнялись.

Выяснил: всех сгребли там еще, на Цветном. Две станции ведь всего до Полиса, вот кто-то из бойцов поехал девок щучить и опознал – и Летягу, и Леху. Гомера с никчемным Ильей взяли до кучи: вместе ужинали, не успели вовремя расстаться.

– Ну а ты – где?

Артем помолчал. Собрался. Посмотрел с сомнением на Илью Степановича, известно чьего прихлебателя. А потом понял: такое ни от кого нельзя держать в тайне. Тайны – это их оружие, а Артемово – говорить, как есть.

Вывалил на них. Все.

Бункер, кабак, салаты, штофы, жирную пьянь в костюмах, антибиотики, воскового Сталина, электричество несгораемое, бутылки нерусские, – и за ними: дерганых марионеток, войны дураков, липкую ласку спецслужб, нужный голод, нужное людоедство, нужные схватки в слепых туннелях. Нужных и вечных Невидимых наблюдателей.

Им рассказывал – и себе. И удивлялся тому сам, как все выстраивалось, каким ладным казалось. Ничего бесполезного не было в этом бессоловском здании, ничего необъяснимого. Все вопросы получали ответ. Кроме одного: за что?

– То есть… Пока мы тут говно жуем… Они там… Они там – саъатики? – сипло от накатившей ненависти пробормотал Леха. – Водочку иностъанную? Мяско, навеъное, посвежей нашего… А?

– И не доедают. Тарелки, полные объедков, стоят. И там… Они ведь, наверное, и тогда жрали. Жрали в те самые минуты, когда мы вместе со всеми… На Комсомольской… Под пули.

– Бъяди, – сказал Леха. – Вот бъяди-то. И медицина, говоъишь?

– Видишь же сам? Меня вот… На ноги поставили. Не знаю, надолго ли. Но! Понимаешь?