Она развела руки широко, точно желая обнять весь мир и сразу.

– Я не раскаиваюсь, слышишь? И я… когда-нибудь мы встретимся вновь. Ты. Я. И мои сыновья… и ты увидишь, что, если не деньги, то титул… ты обязан будешь оставить его!

Договорив, она сбежала по ступеням.

Мгновенье. В толпе мелькнуло темное платье. Мелькнуло и исчезло. А Глеб с трудом подавил в себе желание броситься следом.

И совесть заткнул.

Что будет потом? Он не знал. Получится у нее или нет? Передумает ли он? Любой договор можно отменить по соглашению сторон. Или оставить в силе.

Он дернул галстук, ослабляя узел, и сделал глубокий вдох.

Закончилось.

Почти.

Анна ждет в гостинице, вновь мысленно перебирая вещи, которые паковались не одну неделю, но… всегда ведь что-то да забудешь.

Он вдруг улыбнулся.

Посмотрел на часы.

Половина третьего. И есть еще время заглянуть в крохотную часовую лавку, где для Глеба за малую плату нашелся и угол, и инструмент.

Шкатулка была почти готова.

Глеб провел ладонью по крышке. Осталось малость – настроить звучание и вплести в восстановленный механизм простенькое заклятье. Он придумал, какое…

Паровоз пыхтел, выплевывая клубы пара, которые оседали капелью на зонтах и чемоданах, на темных дорожках, слегка побитых пылью, на этой пыли, слепляя ее в комья, а комья кидая под ноги пассажиров.

– Поглянь, нет, ты поглянь, какая образина… – Курц вытянул шею, вглядываясь куда-то в толпу. – Чисто обезъян…

– Сам ты обезъян, – лениво отозвался Илья, который устроился верхом на самом большом чемодане, бросив при том, что за багажом пригляд нужен, а то на вокзалах такие спецы работают, чуть отвернешься и все. – Это негра.

– Где? – Шурочка, Ильюшиному примеру последовавший, живо вскарабкался на чемоданную гору.