…и рука ладонью вверх.

Если бы её коснулись горячим железом, она бы и то не отдернула руку быстрее.

— Я… в-верю тебе, — она встала торопливо, пересекла комнату и открыла дверь, выглядывая в коридор, — надо узнать, не вернулись ли Туры.

Что это такое было?!

Это прикосновение… эти воспоминания… их общие воспоминания?! Откуда у них могут быть общие воспоминания? Не может такого быть! Или это Дэйя шутит над ней так изощренно? А может, это его отражения, наконец, пробили её щиты, и она видит не то, что было на самом деле, а то, что хочет видеть?

А она хочет видеть именно это? Мать всеблагая, да она сошла с ума!

Нельзя к нему прикасаться. Никогда больше!

— Погоди, Кэтриона!

Она обернулась, но осталась стоять у двери. Расстояние между ними — её лучшая защита.

— Так мы договорились?

— О доверии? Да. Но помни, если ты меня обманешь — я убью тебя без сожалений, — она постаралась вложить в голос всю жесткость, какую только могла.

Ей нельзя быть слабой, нельзя, чтобы он почувствовал это. Он же, как тихая змея, он вползет ей в душу с этим синим взглядом, и этим шелковым голосом, и своим доверием, а в её душе нет места ни для кого. У неё вообще нет души. Орден выжигает души у своих послушников лестницей в триста пятьдесят восемь ступеней, погибшими братьями, тренировками, ирдионским огнем и страшной башней в прекрасном саду, и только когда души у тебя совсем не остаётся, ты становишься рыцарем. Рыцарям не больно, они бесчувственны. Нечему болеть. И только она, сотворенная чёрным варевом Эрионн, оболочка для чужой боли и воспоминаний, вынуждена чувствовать всё.

— Ответь на ещё один вопрос… без всяких фигур и прочего, ты можешь? — спросил Рикард тихо.

— Смотря, что за вопрос.