Пожалуйста! Пожалуйста, не трогайте детей!
— Заткнись!
Заткнись!
Рикард вырывается и кричит.
Рикард вырывается и кричит.
— Нет! Не трогайте её! Отпустите её!
— Нет! Не трогайте её! Отпустите её!
Но тяжелая рука в перчатке снова бьет его, на этот раз сильно, и он, падая, ударяется головой о мраморный пол и проваливается в небытие…
Но тяжелая рука в перчатке снова бьет его, на этот раз сильно, и он, падая, ударяется головой о мраморный пол и проваливается в небытие…
А когда он очнулся, огонь уже стал живым…
А когда он очнулся, огонь уже стал живым…
Он вырвался на волю и помчался оранжевой змеёй вверх по лестнице, взметнулся по стене, разукрасив черными потеками копоти перламутр ассийской штукатурки, обвил балясины, слизал кисейную занавеску и скользнул к потолку по тяжёлому шёлку портьер.
Он вырвался на волю и помчался оранжевой змеёй вверх по лестнице, взметнулся по стене, разукрасив черными потеками копоти перламутр ассийской штукатурки, обвил балясины, слизал кисейную занавеску и скользнул к потолку по тяжёлому шёлку портьер.
— Рикард! Проснись!
Расползался в стороны, пожирая мягкий ворс зеленого ковра и резные ножки изящного столика. А бумаги, сорванные со стола горячим ветром, сгорали еще в воздухе, не долетая до объятого пламенем пола.
Расползался в стороны, пожирая мягкий ворс зеленого ковра и резные ножки изящного столика. А бумаги, сорванные со стола горячим ветром, сгорали еще в воздухе, не долетая до объятого пламенем пола.
— Рикард! Проснись!
И поначалу это было даже красиво, на какое-то мгновенье огонь был чист и прозрачен, и растекался по полу жидким золотом всех оттенков…
И поначалу это было даже красиво, на какое-то мгновенье огонь был чист и прозрачен, и растекался по полу жидким золотом всех оттенков…