Иррис его ждала. Он понял это сразу, как только вошёл, как только её увидел.

Сегодня она была совсем другой — не смущалась и не краснела, как раньше, не старалась быть незаметной, ей как будто стало безразлично всё, что происходит вокруг. Она не сводила с него глаз, и вся сияла так, что теперь он и сам боялся поднять взгляд, понимая лишь одно — против этого ему не устоять.

И зачем только он просил её дать ответ перед этим обедом!

Они должны быть очень осторожны, и было бы лучше им друг друга сейчас и вовсе не замечать. Но, словно в насмешку, сегодня она была именно такой, какой он мечтал её видеть. Пылающей. Манящей. И открытой…

От неё исходили волны, и Альберт слышал, как бушует внутри неё Поток, и как бьётся её сердце.

Боги милосердные, и как ему выдержать этот обед рядом с ней?

И с каждым мгновеньем, проведённым за столом, он всё больше убеждался — с ней что-то не так. Что-то произошло.

Она пьяна? Не похоже…

А потом он догадался. Когда увидел, как Гасьярд заворожённо наблюдает за ней, сидя почти неподвижно, и переплетя пальцы. Словно тоже слышит Поток.

Ну, разумеется! Треклятый старый лис сделал что-то!

И Альберт понял, что она не контролирует себя. Она не может совладать со своими желаниями, не может притворяться. И ему теперь, во что бы то ни стало, нужно делать вид, что всё это его никак не касается. Иначе Гасьярд всё увидит. Если уже не увидел.

Не пить вина…

Так вот о чём предупредил его Себастьян! Значит, вино было не отравлено, значит, в этом вине есть что-то совсем другое…

Он слушал пьяные бредни Тибора, делая вид, что ему это интересно, он пригубил вино, но не пил, и внутри у него всё было сжато железным кулаком воли, заперто в стальную клетку, и даже скулы болели от этого усилия. Но он должен выдержать, не подать виду, а позже он пойдёт и открутит Гасьярду голову. Жаль он не сделал этого сегодня утром!

И весь этот треклятый обед он держался, хотя не думал, что всё будет так сложно.