Их сердца все еще бились в такт.

— Не стоит, мой свет, — ответил темный шер идеально ровно. Ни намека на боль, сожаление или горе. Только мертвая тишина ментальных щитов. С обеих сторон. — Я не могу вернуть то, что уже сделано. Я просто хочу, чтобы ты знал: я сожалею, и мое обещание в силе.

Дайм невольно поморщился. Вчера Бастерхази дал весьма неосторожную и размытую клятву. Воспользоваться ею как оружием против него — раз плюнуть. И… честно говоря, очень хочется. Разом разрубить шисов узел. Избавиться от опасности для себя и для Шуалейды. Никогда больше не бояться удара в спину. Удара, который нет никакой возможности отразить.

Никогда больше не почувствовать божественную тьму, сливающуюся с его светом.

Никогда больше не увидеть доверчивой и счастливой улыбки, не услышать: мой свет, я люблю тебя.

Никогда не стать целым — потому что, раз ощутив это почти единение, невозможно его забыть.

Проклятье. Проклятье, какой же он идиот! Поставил на кон все — и проиграл.

— Я не использую его без необходимости, — так же ровно, не оборачиваясь к разворошенной постели, пообещал Дайм. Скорее себе, чем Бастерхази.

— Я знаю, мой свет, — совсем тихо прозвучало за спиной.

Дайм знал, кожей чувствовал — Бастерхази хочет очень многое ему сказать. Объяснить. Оправдаться. Просить прощения. И знал — не станет. Потому что бесполезно. Роне переступил грань, за которой прощение возможно, а вот доверие — нет. Никогда.

Никогда.

Это слово Дайм ненавидел даже сильнее, чем собственную память и здравый рассудок.

Почти так же сильно, как лживое порождение Ургаша, темного шера Бастерхази.

Ненавидеть его — чуть-чуть менее опасно, чем есть себя-идиота заживо. Дает лишних полшанса выжить. Особенно если повезет… если повезло, и Шуалейда после инициации Линзы не стала темной. Могла. Должна была. На эмоциях, после предательства Роне…

В памяти мелькнула еще одна картинка — и Дайм не удержался, зажмурился и застонал сквозь зубы.

Все же он помнил не все. Момент, когда он был почти мертв, стерся из памяти, а минуты, когда оживал, помнились крайне смутно. И одна из этих минут…

Шуалейда. Она приходила в башню Рассвета. Она видела их с Роне.

Проклятье! Наверняка она подумала, что Дайм тоже ее предал. И ведь в чем-то она была права. Чтобы выжить, Дайм забыл все, что могло бы ему помешать. Забыл ее, свою любимую. Ту, ради кого пожертвовал жизнью. Парадокс.

— Дюбрайн? — спросили его тихо.

— Я ненавижу тебя, Бастерхази, — не оборачиваясь, устало сказал Дайм. — Ты… теперь мне придется убеждать Шуалейду, что я ей не враг. Что я не предал ее.