— Да, и что, у вас от этого аппетит пропал?

— Я не понимаю, неужто он заслуживает такого обращения? Почему вы так с ним обходитесь, он был благородным человеком.

— Думаю, либо вы не всё знаете, либо у нас разные представления о благородстве.

— Вот поэтому я и здесь, я хотел бы разъяснений.

— Разъяснений? — Переспросил Волков.

Лицо его изменилось. Вот именно этого он терпеть не хотел. Именно из-за этого он и не хотел брать слишком благородных молодых людей к себе в учение и в оруженосцы. Теперь каждый благородный из его выезда будет требовать у него объяснений его действий, потому что его действия, видите ли, могут не соответствовать их пониманию чести или ещё какой-нибудь чепухе. Но на сей раз он решил объясниться.

— Ну, что ж, — начал Волков, — значит, по-вашему, Шоуберг был человеком благородным?

— Безусловно, иначе я бы не пришёл сюда и не начал бы этот разговор. — Отвечал молодой рыцарь.

— В таком случае у нас разные представления о благородстве, так как ваш Шоуберг был любовником моей жены, и на сей раз он ехал к ней в надежде, что меня не будет дома.

— Этого не может быть, — спокойно отвечал фон Клаузевиц.

Волков вытащил из сапога стилет и положил его на стол:

— Прежде чем я воткнул этот стилет ему в сердце, он улыбался и говорил мне, что с радостью думает о том, что я до конца жизни буду вспоминать, что он задирал подол и раздвигал ноги моей жене.

Фон Клаузевиц не ответил, кажется, он не верил в это.

— Может, желаете прочитать письма, что он писал моей жене? — Вдруг с улыбкой предложил Волков молодому человеку.

— Нет-нет, — поспешно отвечал рыцарь, — не желаю.

Он молчал, глядел то на хозяина Эшбахта, то на Роху, а потом сказал:

— Если так, то вы имели полное право его убить, но вывешивать его на заборе как конокрада излишне.

А Волков вдруг обозлился:

— Он ни чем не лучше конокрада или какого-то другого вора. Он вор, который ехал брать моё, и он будет висеть на моём заборе.

— Что ж, вы тут хозяин, вам решать, — ответил фон Клаузевиц.