А вернулась она с двумя постановлениями — первое, о принятии моего заявления на рассмотрение, второе — распоряжение об установлении временной государственной опеки на время расследования...

—  Сторона истца, огласите ваши претензии.

Адвоката, который хорошо поставленным голосом исполнял необходимую формальность: излагал сторонам суть дела, о которой все присутствующие и так были прекрасно осведомлены — я слушала лишь краем уха, пытаясь понять, что я сейчас чувствую?

Три с лишним года я мечтала вытряхнуть мать из ее розовых иллюзий, донести до нее правду... Три с лишним года я ждала по сути этого дня.

А когда он наступил —  поняла, что ничего не чувствую. Ни радости, ни воодушевления, ни предвкушения восстановленной справедливости.

Так… Усталость, горечь, и желание, чтобы всё это скорее закончилось.

А еще понимание, что пройти через это необходимо —  потому что альтернативой суду являются еще полтора года в Горках.

Неразумно оставлять власть надо мной еще на полтора года в руках человека, способного сделать с этой властью что угодно. И я сейчас не про Элению Стивенс.

Её, как ответчицу по делу, вызвали давать показания первой.

Выглядела мама скверно: покрасневшие глаза, мокрые ресницы, а еще —  круги под глазами и бледность, тщательно прикрытые косметикой. Но заметные всё равно. С того момента, как мистер Локвуд, мой адвокат, подал жалобу об ущемлении прав несовершеннолетней и выдвинул иск, ей пришлось несладко.

Когда в особняк Стивенсов пришли соцработники и стали задавать вопросы, почему несовершеннолетняя была отправлена в исправительное учреждение, и кто проводил магическое освидетельствование, и где полученное в результате заключение, она, по словам адвоката, не смогла внятно ответить ни на один из поставленных вопросов.

Только неуверенно лопотала, что всеми этими вопросами занимался ее муж и хлопала глазами (таких деталей мистер Локвуд мне не сообщал, но… Я достаточно хорошо знала маму, чтобы увидеть эту картинку, как вживую).

Следствие велось  пусть без нашего участия, но под бдительным надзором мистера Локвуда, отрабатывавшего громкое имя и гонорар не за страх, а за совесть.

...адвоката, который будет отстаивать мои интересы, я выбрала сама —  не сразу, не за один день, а как следует порывшись в государственном реестре адвокатов, и перелопатив тонну юридической прессы.

А вот оплатил его Даниэль. То есть, как бы я —  но его деньгами. С боем выбив из Лагранжа согласие, что по окончании дела —  либо по достижении совершеннолетия —  эти деньги ему верну, несмотря на его укоризненные вздохи, закатывание глаз, негодующие покачивания головой и прочий театр пантомимы.