– Тэлья Фрайндин, – выдавил кто-то из эльфов почти с мольбой, – что вы…

– А ведь наш народ, наши близкие умирали, защищая мясо, которое всё равно сгниёт за какой-то век! Разве это справедливо? Разве это – справедливо?! Что наши родители погибли за такое, что мои братья в итоге лишились всех, кого любили? Всё надо было сделать совсем не так! – Фрайн перевёл взгляд на дроу. – Эти звери не имели права на жизнь, не имели и не имеют, и мы обязаны были остановить их, убить, хотя бы из милосердия, – но не нужно было им мешать! Позволить дроу разобраться с людьми, а уже потом покончить с ними. Пока они не зализали раны. И тогда в Риджии наконец остались бы лишь достойные! Почему никто не смог этого понять?!

Я всматривалась в его лицо, казавшееся таким юным.

Я вспоминала всё, что мне рассказывали о младшем брате Повелителя эльфов. О маске, которую упоминал Фаник, о детстве маленького принца, про которое говорил Эсфор.

И только теперь понимала то, что могла понять давным-давно.

Он был ребёнком, когда началась война. Маленьким мальчиком. И его мама с папой ушли сражаться с дроу, чтобы защитить людей. Ушли – и не вернулись. А вернулись братья, которые больше не были теми, кого он знал… и старший сел на опустевший трон, пытаясь разобраться с разрушительными последствиями войны, а средний уединился со своими призраками.

До младшего никому не было дела.

Он потерял всю семью. Он остался один. И в одиночестве он плакал, в одиночестве думал и искал причины, которые в конце концов нашёл. Ведь они были так очевидны: дроу, которые отняли у него семью, и люди, из-за которых её отняли.

Возможно, не он один думал так. Почти наверняка. Наверняка были эльфы, которые не одобряли это решение Повелителя – встать на пути у Тэйранта, защищая чужой народ, жертвуя своим. Те же лепреконы долго не решались сделать то же. И наверное, кто-то из эльфов высказывал эти мысли вслух, и по окончании войны, в горе по всем, кого они потеряли – тоже. Да только стоило тебе их высказать, как тебя немедля нарекали последователем Тэйранта – ещё бы, когда раны так свежи, – и последствия были… неприятными. А маленький принц в своём нежном возрасте оказался достаточно умён, чтобы понять: людей надо любить, хочешь ты этого или нет. По крайней мере, внешне.

И спрятался под маской.

Если вначале это и давалось ему нелегко, всё равно никто не воспринимал его всерьёз. А к тому моменту, когда стали воспринимать, он уже владел собой достаточно хорошо, чтобы не выдать истинных чувств. Но тот яд, что таился за его улыбкой, за триста лет разъел его душу целиком: душу того, кто застрял в своём одиноком детстве, душу, которая так и осталась принадлежать обиженному ребёнку. Ребёнку, который использует в своих целях все игрушки, что требуется использовать, – даже те, к которым он привязался. Ребёнку, который не умел и не мог научиться проигрывать.