Треклятая тибельская проницательность, подумала Ева тоскливо. Мимолетом, ибо в основном ее мысли занимали совсем другие соображения.

О том, какого ответа от нее ждут.

— …ловушка…

Слабое эхо Мэтовского голоска потонуло в море догадок, штормом бившихся в сознании.

Скажешь, что королева неправа, вымолишь право вернуться к Герберту — останешься рычагом давления. Вдруг на это Айрес и рассчитывает? Сыграет в великодушие, будет держать Еву в добровольных заложниках — и повяжет племянника по рукам и ногам. Ею, Евой, и ее «свободой». А на деле, может, королеве и не под силу осуществить предложенное: просто она знала, что Ева на это не согласится. Ни одна порядочная любящая девушка не согласилась бы.

Ни один здравомыслящий человек, знакомый с Айрес тирин Тибель, тоже.

Ева почти не играла в шахматы. Плохо умела просчитывать наперед чужие действия, видеть ловушки, разгадывать ход мыслей противника. И сейчас дико жалела, что не училась.

Что будет с Гербертом, если сейчас она откажется?

Что с ним будет, если она согласится?..

Еще миг невидимые весы, на каждой чаше которых покоился один из возможных вариантов ответа, балансировали в равновесии.

— Ладно. Идет.

Груз лихорадочных соображений лег на одну из чаш одномоментно.

Лицо Айрес не выразило ничего.

— Стало быть, ты соглашаешься.

— Да. Я хочу жить.

Она не знала, правильно ли считала чужие ожидания, которые теперь пыталась обмануть. Но услышанное слишком уж располагало к тому, чтобы Ева топнула ножкой и сделала все, дабы разрушить нарисованный королевой портрет.

Что ж, Ева ее удивит. Хотя бы затем, чтобы посмотреть, что будет дальше. Да и цветасто расписаться перед Айрес в вечной любви к ее племяннику Ева все равно бы не смогла.

Не перед ней.

— Мнится мне, ты лжешь, — произнесла Айрес негромко. — Скажешь сейчас что угодно, лишь бы воскреснуть. Обрести свободу, перехитрить меня. Но мне не нужно что угодно. Мне нужна правда.

Только выпусти меня отсюда, думала Ева, глядя в темные глаза, пытаясь прочесть в них хоть что-то. Увидишь, какой правдивой я могу быть.