Первый год после Лешкиной смерти — ровно столько продлилась мамина зависимость от сигарет. Бросила она моментально, без помощи жвачек и заменителей, на одной только воле — по той же причине, по которой не обратилась к психиатру. Динка как-то раз обмолвилась, что мама слишком за них волнуется, чтобы позволить себе бросить дочерей, умерев от рака легких.

Ева вгляделась в подоконник, прикрытый прозрачным тюлем. Там вот уже пять лет стояла Лешкина фотография, вставленная в рамку сразу после похорон. Теперь рядом виднелась другая рамка: отсутствовавшая, когда Ева завтракала на этой кухне в последний раз.

В маленькой зазеркальной картинке разглядеть подробности не представлялось возможным. Но Ева и без того догадывалась, чье фото дополнило кухонную экспозицию.

Рука дрогнула непроизвольно — одновременно с губами.

Еще один их ребенок ушел, оставив после себя только фотографии. Даже если официально Ева — пока — просто пропала без вести. Бросил их наедине с тем, что приходится топить в сигаретах, душеспасительной Динкиной болтовне и ужинах, которые изо всех сил притворяются обычными, за которыми вы так стараетесь убедить себя, что жизнь продолжается, что все идет, как прежде — кроме того незначительного факта, что вам никогда больше не собраться за этим столом впятером…

Когда по стеклу пробежала колдовская рябь, стирая тех, от кого Еву отделяла пропасть большая, чем Вселенная, зеркало отразило ее жалкое сморщенное лицо.

Рыдания прорвались миг спустя. От воспоминаний плохих и хороших, разом хлынувших в сознание. От мыслей о том, что она неблагодарная тварь. От того, что за сегодняшний вечер Ева испытала слишком много, чтобы теперь это могло не прорваться наружу.

— Эй…

Оклик Снежаны донесся словно из-за границы миров: будто Евина душа осталась там, на маленькой кухне в бетонной коробке спальной новостройки.

— Они же вроде неплохо держатся… мне показалось. — Чужая рука неуверенно, почти пугливо коснулась ее плеча. Белая Ведьма могла похвастаться многими талантами, но мастером утешения точно не была. — Твои родители?

Ева провела по зеркалу тыльной стороной ладони, стирая кровь. Нашарив шпильку у подола юбки — марево в глазах мешало видеть, — вытерла ее о тафту: тщетно пытаясь справиться с тем, что судорожными всхлипами рвалось из груди и холодом заливало щеки, словно вместо слез на них таял снег.

Даже в такую минуту думает о безопасности. О вещах, которые позволят ей еще некоторое время не выйти из роли. Узнала бы ее вообще Динка: лживую, расчетливую, отвечающую ударом на удар?..

…убийцу…