Конечно, принимая приглашение, они этого не знали.

Странно, но он тоже начался с поминания риджийцев.

«— …как подумаю порой, что сейчас ты могла бы не сидеть здесь с нами, а чахнуть в Риджии, страшно становится. Слава Творцу, все решилось так, как и должно было решиться, — сказала Инлес Рейоль, в девичестве Тибель, поднимая бокал со сладким амелье, так хорошо шедшем с пирожными. — За тебя, Айри. За то, что ты заняла свое законное место: величайшей королевы, что Керфи знал со времен Берндетта».

«— За то, что нам посчастливилось жить в дни, когда имя нашей страны снова вызывает трепет», — добавил ее муж.

Ответив улыбкой и легким движением бокала — в семейном кругу не было принято чокаться, — Айрес подумала, что лучшей подводки к главной теме вечера найти будет трудно.

«Вызовет еще больший, когда ваш сын свершит то, к чему мы его готовим», — сказала она.

«Если свершит, — откликнулся Эдрилин Рейоль — с теми саркастичными нотками, что потом Айрес сотни раз слышала в голосе Уэрта. — Третий месяц голова только одним и забита, и это совсем не учебники».

«Спешить некуда, любовь моя, — мягко напомнила Инлес. — Вспомни себя в юности. Думаю, в пору первой любви тебя тоже занимали отнюдь не магические формулы».

«Спешить есть куда, если он хочет войти в историю не просто как еще один сосуд Жнеца, но как самый юный сосуд Жнеца».

«Тебе недостаточно того, что он уже самый юный магистр за всю историю?»

Пора, подумала Айрес тогда.

«К сожалению, я согласна с Лином. Его… увлечение ставит всю затею под угрозу. — Опускаясь на расписанный фарфор, ее вилка чуть слышно звякнула. — Призывающий Жнеца должен не просто желать этого всем сердцем. На этой земле для него не должно быть ничего, что могло бы перевесить его желание стать сосудом. Ничего, что помешало бы ему расстаться с жизнью, пытаясь этого достичь».

Сестра вздрогнула так, что бисквит с ее вилки упал, измазав кремом скатерть.

«Не напоминай мне о том, что мой сын может умереть. Пожалуйста».

«Вывод любопытный, но безосновательный, — сказал Лин. — Этого условия не найдешь ни в одной книге о призыве».

Ее зять всегда был ученым куда лучшим, чем мужем и отцом. Так же, как Инлес была женой куда лучшей, чем матерью. Так Айрес думала — до того вечера.

То, что случилось потом, она помнила куда отчетливее, чем ей бы хотелось: слишком отчетливо, чтобы воспоминания могло заглушить десятое песнопение Жнецу, неумолимо приближавшее действо на площади к кульминации.

«К слову об этом, — сказала Айрес в день, когда ей пришлось убить родную сестру. — Есть кое-что, что я должна вам рассказать».