Леарза ничего не ответил ему; вдвоем они вышли обратно в коридор, но там Дандоло замедлил шаг и пропустил руосца перед собой, так что тот вернулся в ярко освещенный холл в одиночестве. Живчика он в тот вечер больше не видел: кажется, тот ушел.

* * *

Люди рождаются и умирают; вселенная равнодушно продолжает наблюдать за сменою человеческих поколений. Судьбы их переплетаются, обрываются, заводят их в бездну, из которой нет возврата, но вселенной все равно.

Это было особенное место, тихое и далекое от всех очагов цивилизации. Бескрайние степи раскинулись к югу, но чем далее дорога уходила на север, тем более крутыми становились холмы, пока не обращались в старые, пологие горы. Здесь, у подножия гор, испокон веков недобро шумел кронами деревьев древний лес, принявший в себя человеческую дорогу — но не выпустивший ее с другой стороны. Слабые человечьи руки выстроили жалкое здание на лесной прогалине, поставили каменный фундамент, поверх которого выложили кирпичный остов, обмазали для прочности глиной. Зимою внутри этого жилища было холодно, — но все-таки не настолько, чтоб замерзнуть насмерть, да спасала плохонькая дымящая печка. Летом солнце нагревало стены до такой степени, что внутри жара становилась еще непереносимей, но летом человеку можно укрыться под любым деревом…

Сему убогому строению был уже не один десяток лет, и оно знавало разные человеческие поколения, и каких только людей не заводила сюда судьба! Ветхость была повсюду, протекала крыша, и в углу единственной темной комнаты всегда стоял жестяной тазик, окна продувало, деревянный пол высох и растрескался, так что в одном месте брошен был грязный листок бумаги: страница, вырванная из книжки, — чтобы отметить проломившуюся половицу.

И все же здесь и теперь были обитатели.

Один-единственный обитатель вынужден был трудиться с утра до вечера, чтобы не умереть с голоду. Чахлый огородик примыкал к жалкому дому с солнечной стороны, а в маленькой пристройке жевала сено старая коза. Изнутри убранство было не менее печальным, из всей мебели здесь была лишь древняя ржавая кровать, чудовищно скрипевшая при малейшем движении лежащего на ней человека, колченогий стол и стул с продавленным сиденьем. Здесь не было ни единой книги, кроме пожелтевшего от старости календаря за какой-то седой, давно ушедший год, — именно его страница и лежала на полу, отмечая опасное место, — и никаких письменных принадлежностей. Да, впрочем, если бы это все и было: у обитателя скверного дома не было свечей, а при свете огня в печке читать было невозможно.