Старый Горазд, который хотел уплатить ему сто марок за право исследовать его глаза и предложил тысячу за возможность провести вскрытие, «не обязательно сейчас», как он тогда выразился.

Оставались три имени, и в этот момент он услышал за спиной легкий шорох и обернулся.

Она была босая, в простом льняном платьице. На длинных светлых волосах, свободно спадающих на плечи и спину, лежал венок, сплетенный из маргариток.

— Привет, — сказал он.

Она подняла на него холодные глаза, но не ответила.

Он отметил, что она почти совсем не загорела. Это было странно сейчас, в конце лета, когда деревенские девушки обычно загорали дочерна, ее лицо и открытые руки лишь слегка золотились.

— Принесла цветы?

Она улыбнулась, опустив ресницы. Он почувствовал холод. Она прошла мимо, не произнеся ни слова, опустилась на колени у основания менгира, коснулась ладонью камня.

— Я не приношу цветов, — слегка подняла она голову. — А те, что лежат, для меня.

Он глядел на нее. Она стояла на коленях так, что заслоняла от глаз последнее имя, высеченное на камне. Она была светлой, неестественно светлой, какой-то даже светящейся на темном фоне менгира.

— Кто ты? — медленно спросил он.

Она улыбнулась, и снова повеяло холодом.

— Не знаешь?

«Знаю, — подумал он, глядя в холодную голубизну ее глаз. — Да, кажется, знаю».

Он был спокоен. Иначе он не умел. Уже не умел.

— Меня всегда интересовало, как ты выглядишь, госпожа.

— Не надо меня так величать, — тихо ответила она. — Ведь мы знакомы много лет.

— Верно, — подтвердил он. — Говорят, ты все время идешь следом. Не отступая ни на шаг.

— Иду. Но ты никогда не оглядывался. До сих пор. Сегодня оглянулся впервые.

Он молчал. Ему нечего было сказать. Он устал.