— Нет уж, господин. Ежели я чего такое в дому застану, сталбыть, это Предназначение. А если над Предназначением посмеяться, ежели соврать — оно строго покарает.

«Знаю, — подумал ведьмак. — Знаю».

— Но… господин Геральт…

— Что, Йурга?

— Ничего в доме я не застану такого, чего б не ожидал. Ничего и уж наверняка не то, на что вы рассчитывали. Господин ведьмак, слышь-ка, Златулина, моя жена, боле детей после остатнего иметь уже не может, и уж чего-чего, а ребеночка-то дома не будет. Похоже, здорово вы маху дали.

Геральт не ответил.

Йурга тоже замолчал. Плотва снова фыркнула, дернула мордой.

— Но у меня двое сынов, — вдруг быстро проговорил Йурга, глядя вперед, на тракт. — Двое здоровых, сильных и неглупых. Ведь должен же я их куда-нить со временем определить. Один, думал, со мной по купецкому делу пойдет, а другой…

Геральт молчал.

— Что скажете? — Йурга повернул голову, взглянул на него. — Вы потребовали на мосту поклясться. Вам нужен был пацан для вашего ведьмачьего дела, ведь ничто другое. Так почему ж этот ребенок обязательно должен быть нежданный? А жданный быть не может? Двое у меня, один, сталбыть, пусть на ведьмака учится. Дело как дело. Не лучше, не хуже…

— Ты уверен, — тихо отозвался Геральт, — что не хуже?

— Защищать людей, — прищурился Йурга, — жизнь им спасать — какое это, по-вашему, дело, плохое или доброе? Те четырнадцать на Холме? Вы на том мосту? Что делали — добро или зло?

— Не знаю, — с трудом проговорил Геральт. — Не знаю, Йурга. Порой мне кажется, что знаю. А в другой раз — сомневаюсь. Ты хотел бы, чтобы твоего сына мучили такие сомнения?

— Пусть мучают, — серьезно сказал купец. — Пусть бы мучили. А Предназначения своего никто не минует.

Ведьмак не ответил.

Тракт сворачивал к высокому откосу, к кривым березам, неведомо как державшимся на почти отвесном склоне. У берез были желтые листья. «Осень, — подумал Геральт, — снова осень». Внизу посверкивала река, белел новенький частокол сторожевой вышки, крыши домишек, ошкуренные бревна пристани. Скрипел ворот. Подходил к берегу паром, гоня перед собою волну, расталкивая воду тупым носом, разгоняя плавающие на поверхности соломинки и листья, неподвижные в грязной корке пыли. Скрипели канаты, которые тянули перевозчики. Собравшаяся на берегу толпа шумела, все было в этом шуме: крик женщин, брань мужчин, плач детей, рев скота, ржание лошадей, блеяние овец. Однообразная басовая музыка страха.

— Прочь! Прочь, сдай назад, чертовы дети! — кричал конный, голова которого была обмотана окровавленной тряпкой. Его конь, погрузившись по брюхо, пробивался, высоко поднимая передние ноги, разбрызгивая воду. На пристани галдеж, крик — щитоносцы грубо расталкивали толпящихся, били куда попало наконечниками копий.