— Тогда скажи, каким словом тебя покорить, и я произнесу его. Я скажу, чтобы звезды небесные стали твоим венцом; я скажу, чтоб цветы полевые стали твоим платьем, чтоб ручей стал напевом в твоих ушах и тысячи жаворонков услаждали твой слух; я скажу, чтоб ночная тишь стала тебе ложем, полуденный зной — покрывалом; я скажу, чтобы пламя всегда озаряло тебе путь, а золото блеском своим наполняло твою улыбку; я буду говорить, доколе суровость твоя не смягчится и сердце твое не оттает.

— Красивые слова, певец. Можешь включить их в свою песню, — послышалось из-за деревьев.

Харита вихрем развернулась на голос.

— Моргана! — Она обвела взглядом деревья и дорожки, но там никого не было. — Моргана, где ты? Выходи, и побыстрее!

Долго ничего не было слышно, потом зашуршала цветущая ветка и выступила Моргана с нехорошей улыбкой на губах.

— Ревнуешь, сестрица? Не злись! Это только игра, праздное любопытство и ничего больше.

— Что ты тут делаешь? — возмущенно спросила Харита, заливаясь краской.

— Мы встретились чуть раньше, — пояснил Талиесин, стараясь разогнать напряжение. — Мы немного поболтали, пока я ждал. Я не знал, что это твоя сестра.

— Ты не говорила Талиесину обо мне? — невинно поинтересовалась Моргана. — Почему? Боялась, что я его уведу?

— Уйди! — Харита с непреклонным видом уперла руки в бока.

— Тебе меня не прогнать! — Моргана угрожающе надвигалась. Ее глаза блестели холодно, словно осколки зеленого гранита, в голосе звучала решимость свернувшейся в кольца змеи. — Я не уйду!

Талиесин встал между девушками. Моргане он сказал:

— Ты получила свое возмещение. А теперь иди, и расстанемся друзьями.

Моргана перевела взгляд с Хариты на Талиесина. Выражение ее лица, настроение, да и вся сама она разом смягчились.

— Да, друзьями, и более того, — прошептала она.

— Моргана! — в ярости выкрикнула Харита. — Я не боюсь твоих жреческих штучек. Убирайся, и чтоб мы тебя больше не видели!

— Я уйду, — преспокойно отвечала Моргана, — но не думай, что от меня так легко избавиться.

Глава десятая

Глава десятая

Давид слушал и хмурился. Однако, когда Талиесин окончил свой рассказ о разговоре в роще, священник ободряюще улыбнулся и сказал: