Через несколько лет после того, как Мёйра стала жить со мной, умер Коналл, хотя для волшебника он был ещё молод. Необузданный, он сломал шею на охоте. Как он сумел это сделать, когда я так часто напоминал ему постоянно держать щит — это осталось для меня тайной. Его смерть затянула меня в ещё более тёмную депрессию, пока, по-моему, даже Мёйра не устала от меня.

Десять лет спустя, когда Айрин потеряла Джорджа в очередном глупом несчастном случае, она решила переехать, и, какое совпадение, Мёйра съехала прочь. У неё были причины, но они были лживыми. Я был обузой, и пришёл черёд Айрин эту обузу нести. Я Айрин так и сказал, что повлекло за собой эпичную ссору. Она сама пыталась справиться с горем, и моя жалость к себе особо её оскорбляла.

В процессе ссоры мы выкорчевали несколько деревьев, а во время последующих перепалок — ещё несколько, и, странное дело, каждый раз я начинал чувствовать себя немного лучше. Ссорились мы с Рэнни нечасто. Я по большей части был цивилизованным, а она была милой овечкой, идеальной дочерью — но когда она давала себе волю, окружающая живность обычно решала на какое-то время мигрировать на другую гору. Если честно, ссоры мне нравились, как и годы между ними. Она была очень похожа на свою мать.

Мёйра время от времени наносила нам визиты, и мне кажется, что она была удивлена, что Айрин каким-то образом заставила меня снова улыбаться, когда самой Мёйре это не удавалось. Я объяснил это ей, сказав, что у меня не было выбора.

— В конце концов, ты же не думаешь, что её муж умер своей смертью, а?

Мёйра в недвусмысленных выражениях сказала мне, что эта шутка была очень неподобающей, но я был весьма уверен, что её собственное чувство юмора просто атрофировалось с возрастом.

Пенни тоже была рада их видеть, и с течением времени я услышал ряд историй о её внезапных визитах, пока я сам спал. Как и Роуз, они долго об этом молчали, но Айрин была упрямой, и в конце концов рассказала мне правду. Я начал на ночь оставлять на столике у кровати письма, а также еду и другие вкусности. Они почти всегда оставались нетронутыми, но каждые несколько месяцев я обнаруживал, что кто-то съел еду, а на месте моих писем появлялось новое. Такие моменты были смесью горя и радости.

Несколько раз я просыпался, и обнаруживал полностью приготовленный завтрак, напоминавший мне о былых деньках. Ощущение было таким, что стоит лишь подождать, и она войдёт через дверь, отчитывая меня за то, что я позволяю еде остыть. Но она конечно же не входила. Я наслаждался завтраком, и пытался не дать слезам испортить трапезу.