— И канделябры?

Ник закрыл глаза. А ружье положил на землю. Руки сцепил. Потянулся, отряхнулся, будто избавляясь от пут сна, и велел:

— Рассказывай.

Я и рассказала… про голову. И про Томаса с шерифом. И опять про голову. Про скатерть белоснежную. Про посуду и серебро. Вазу. Цветы.

Надо же… мне впервые в жизни цветы подарили. И кто? Ненормальный.

Но ведь подарил.

Билли полагал цветы глупостью. Какой в них толк? Пара дней и превратятся в мусор, а мусора он терпеть не мог, хотя как это увязывалось с его привычкой разбрасывать носки и банки из-под пива, ума ни приложу.

Ник слушал.

А я говорила и думала, мог ли он убить Билли?

И стоит ли говорить о том, что ждет меня, когда дом обыщут? Вот как-то… не верилось, что федералы поймут. И что удержатся от желания упрятать меня за решетку. Пальчики-то на сумке мои, свеженькие. И не только пальчики, любой мало-мальски приличный маг докажет, что сумку я трогала.

Внутрь заглядывала.

А стало быть, знала… не могла не знать.

— Я хотел его убить, — признался Ник и, вытащив из кармана платок, принялся оттирать пальцы. Крови на них не было. Ник достаточно опытен, чтобы добить животное, не измаравшись. — Когда мне сказали… прости, в то время я попал в сложную ситуацию. Но это меня не оправдывает. Признаюсь, когда мне сказали, что у тебя кто-то появился…

…почему и меня, и Вихо сажали за тот огромный стол?

Я ведь была дикарем, соседской девчонкой, которая просто прицепилась к старшему брату? И вести себя не умела. Я бы даже не поняла, что это обидно, когда тебя кормят на кухне. И более того, на кухне я чувствовала себя куда как спокойней, чем в огромной той столовой. Но я старалась. Садилась с прямой спиной. И локти на стол не ставила, скорее потому, что уж больно белой была скатерть. В отличие от локтей.

Я подсматривала за Ником, а он тайком показывал, какую вилку следует взять.

И нож.

Он орудовал им так легко, тогда как мой норовил соскользнуть со стейка, чтобы оцарапать треклятый фарфор. И звук получался мерзким. А старый Эшби будто и не замечал ни моей неловкости, ни раздражения Вихо — у него тоже поначалу не слишком выходило, ни того, что нам вовсе не место здесь.

Он первым начинал беседу. И спрашивал меня о школе. И улыбался, когда я начинала говорить… и слушал. Никто никогда не слушал меня, кроме мистера Эшби.

— …я обрадовался. Не пойми превратно, я… знал, что симпатичен тебе.