После весьма выматывающего посещения деканата и тщетной попытки выяснить, где учится «Леся с синими волосами», я ушла ни с чем. Оставалось надеяться, что Леся сама меня найдет.

Виктор от меня больше не крылся. Не знаю, то ли этому поспособствовали мои не совсем выгодные для него действия в прошлом, то ли он действительно нуждался в поддержке. Я не представляла, насколько ему тяжело, ведь сложись у меня необходимость допрашивать и убить Свету, я бы точно не смогла. Он же держался. Исправно ездил в совет, проводил время с Альбиной, допрашивал ее – безуспешно, правда. И привозил мне крохи желанных новостей.

Альбина по-прежнему упрямствовала и держалась версии спасения сына. Не то, что для совета подобный мотив мог бы стать оправданием, но во всяком случае образ стервозной психички к ней намертво не прилип. К тому же, скорбящим матерям всегда сочувствуют. А надежда, пусть и крохотная, порой единственное, что помогает не сдаваться.

Виктор считал, что именно вызвав сочувствие у следственной группы, мы сможем вытащить Егора. Ведь он проходит по делу, хоть и соучастником, но значится отчаявшимся спасти любимую жену мужем, сознание которого затуманилось страхом за Варю. В этой ситуации сведения обо мне действительно могли бы испортить дело. Наверное, только из опасения навредить Егору я и не предпринимала никаких действий. Ждала. И надеялась на лучшее.

Виктор уверил, что Альбина не станет вмешивать меня, поскольку это испортит образ скорбящей по погибшему сыну матери. О том, насколько Виктор не знал жену, я поняла в понедельник утром.

Их было трое. В серых плащах и черных шляпах, несмотря на тепло, принесенное солнечным маем. В начищенных до блеска туфлях и с отличительными особенностями международной полиции стриксов в виде массивных перстней с темным камнем. Солнцезащитные очки скрывали глаза, а лица были абсолютно непроницаемыми. Один из них, представившийся Джеком Уилмором, сидел в кресле напротив моего стола и невозмутимо потягивал кофе, заботливо принесенный Верочкой. Другие обступили его с двух сторон, будто средневековая стража.

– Вы знаете, зачем мы здесь? – спросил он на английском, ставя чашку на блюдце без единого звука. В его голосе слышались отголоски не выводимого британского акцента. Скверно. Британцы, по слухам, совершенно не умеют сочувствовать…

– Догадываюсь, – кивнула я. Нет смысла препираться, когда «интерпол» стриксов заявился к тебе на чашечку кофе. Ложь эти ищейки чуют за версту, выдержку тренируют годами, а жалости не знают совсем. В моем положении, с мерцающим за несколько кварталов фоном донора врать – величайшая глупость.