Песни молящихся взбудоражили местных псов, и те перебили плавное звучание гимнов своим не менее громким и пронзительным воем, после чего, стало ясно, что молитвы Бог-Отец сегодня вряд ли услышит. А вот скинуть пару огненных столбов, оскорбившись такому нахальству, он вполне мог. Правда, вряд ли стал, ведь не в его честь звучали полные слез и надежд мольбы. Перебиваемые собачьим воем, гимны летели к кормилице-матери, на сегодня она садилась на небесный трон и несла благодать вопрошающим: мужчинам — терпения и ума, женщинам — детей и благодати. И всем — исцеления.

Над городом пел праздник восхождения Матери-заступницы. Седьмой, последний день празднования. Он должен был начаться с раннего богослужения, с первыми лучами солнца

Желтые каменные стены Высокого храма в честь праздника были украшены красно-синими знаменами. Красный — цвет Бога-Отца, не имеющего имени небесного, лишь земное — Геат, синий — Всеблагой Богини-Матери Остары. Одно общее широкое красно-синее знамя висело прямо над высокими алыми вратами храма, символизируя единение двух божественных душ. Меньше чем через час, они должны были распахнутся, и под громкий певчий разлив священнического хора начнется «Милостивая» служба в честь Восхождения Матери-Остары к престолу Отца.

Милостивой это служба была не только потому, что она была короче прочих, но и потому, что после молитвенных гимнов и, как всегда, слегка затянутой речи Первосвященника, не поленившегося приехать сюда из столицы, начнется раздача милостыни городской бедноте: церковь раздаст часть своих накоплений, да и прибывшие на праздник дворяне не скупятся, обнажая перед Матерью свою благочестивую натуру. Однако сейчас, эти скорые благодетели, те, из них, кто соизволил пораньше собраться под стенами Храма, отгораживались от прочих, грязных собравшихся, десятками вооруженных воев.

Но вот, солнце уже окрасило первыми лучами сине-красное знамя и уже почти начало заливать своим светом площадь, а двери продолжали оставаться запертыми.

Непростительная затянутость начала церемонии подкашивала ожидания собравшейся толпы. Над площадью пролетел недовольный беспокойный ропот. В таком подвешенном состоянии толпа простояла еще не мене часа. Несколько стражников робко подошли к храмовым воротам, и, осторожно переглядываясь, сначала тихо, а потом громче начали громыхать кулаками по дверям.

Вся площадь затаила дыхание в мучительном ожидании. Храм же продолжал хранить молчание: ни один священник не подал сигнала, двери не шелохнулись. Один из стражников попытался приложить ухо, что бы что-то расслышать — впустую, гробовое молчание, а ведь внутри было не менее полусотни человек.