Солнце нещадно палило наши головы, сияя в безоблачном голубом небе. Учитывая ту сырую погоду, которую я видела в Слипстоуне прежде, чем мы его покинули, это был просто ад для нас сейчас. Кто захочет идти бодрым шагом вперед, зная, что над ним «висит» то, что буквально плавит его мозги?

Мы все конкретно притомились, ища то, что однажды спасло нам жизнь, но, когда на горизонте показалась знакомая соломенная крыша, мы с Киром открыли рты до пола и стремглав бросились к дому. Кир бросил навес с припасами, отчего они все разлетелись на много метров вперед. Мы хотели есть и отдохнуть, но сейчас мы были одержимыми, нас волновало только одно. И мы хотели завершить начатое.

Мы медленно подошли к покосившемуся кресту.

Выглядел он так, словно кто-то облил его кислотой бесчисленное количество раз, и в конце концов сдался, видя, что этот крест не возьмет ни одна кислота. Меня уколол приступ ностальгии.

А Сонька все еще тут, она смеется, она прижимает меня к себе. Но потом ею овладевает неописуемая грусть, она резко отстраняется и, вытирая блестящие на солнце слезы, кричит: «О боже, Аза, зачем ты закопала меня? Я же еще живая».

Кир сидел рядом и рассматривал кулон, который он успел сорвать с одной из деревяшек.

И я иду к ней, я пытаюсь сказать ей, что Сонька уже давно мертва, что ее сердце не бьется, но волны подхватывают меня и бьют об острые камни с чудовищной силой. И где-то там, в пучине морской воды, нас поджидают сотни глаз.

А волны все утаскивают меня вглубь, не давая сказать ни слова…

Я не выдержала и прикоснулась к холодным деревяшкам.

Ох Сонька, если ты слышишь меня, скажи, что нам делать дальше…

– Ну что, – Кир крепко сжал голубенькую капельку, обрамленную в золотую рамку, в руке. – Вот и она, наша любимая Родригез. – Замолчал, переводя взгляд на ясное и голубое безоблачное небо. – Заночуем здесь, а дальше – по прямой в Слипстоун. Хватаем Дэвида и плывем в Каролину. Все ясно?

Мне захотелось сказать: «часть с Дэвидом – совсем необязательна», но я промолчала, смотря на полусырую землю.