У них, кстати, «отношения» заметно перешли на более холодный уровень. Кир не спешил подтрунивать над ней, а она не спешила вешаться ему на шею. Все-таки, это была не влюбленность… А я, придумав, что они друг за друга замуж выходят, оттолкнула их с таким презрением, словно все так и было, хотя на самом деле Гарсиа просто искала в Кире поддержку.

Кир любил Соньку… И продолжал любить ее все это время… Он до сих пор не верил, что ее нету, так же, как и я.

Мы скучали по ней. Придет ли Сонька еще? Если придет, что скажет? Что, ребята, вы молодцы, а теперь дайте мне уже наконец-то умереть спокойно? Или, как Эмили, загадочно улыбнется и произнесет одними губами: время? Или вообще сочтет ненужным явиться к нам во сне в последний раз?

А она смеется, и я иду к ней и кричу: «Сонька, иди сюда!», но неожиданно ее лицо сменяется гримасой боли. Она роняет блестящие в свете солнца слезы и тихо спрашивает: «Аза, зачем ты закопала меня, я же живая, о Аза, зачем ты так со мной поступила». И я пытаюсь сказать ей, что она умерла из-за яда, но мои слова вылетают изо рта и превращаются в немое эхо.

И меня подхватывают волны и бьют об острые камни, бьют, бьют, бьют, целясь прямо в сердце…

Скучает ли она по нам сейчас?

Хочет ли что-нибудь сказать?

Если да, то что?

Эти вопросы крутились у меня в голове постоянно, почти с того самого момента, как Дэвид провозгласил нам, что перед нами уже не шестнадцатилетняя борющаяся за жизнь девушка, а только ее мертвое остывающее тело.

Только тогда я не придавала этим вопросам особого значения, но теперь, когда мы были единым целым с океаном, я задавалась ими все больше и больше.

Возможно, у нее есть какое-то особое послание для нас в завершение нашей поездки?

Я знаю, что она хочет, чтобы мы сняли рейс номер восемьсот восемьдесят восемь, чтобы те люди, которые полетели бы в Аргентину, не очутились в городе, который терроризирует туман, не попали в плен к трехметровым дикарям и не задавали себе вопрос на протяжении всего этого «приключения»: возможно, мы уже давно умерли, а это все – иллюзия?