– Изабо, прекрати! – потребовал Болдуин.

– Что это за песня? – спросила я и протянула руку к экрану.

Мне захотелось коснуться лица Мэтью. Даже в условиях жуткой пытки он сохранял шокирующее бесстрастие.

– Это немецкий гимн. Часть строк превратилась в известную колыбельную. Филипп часто напевал ее после… возвращения домой.

Лицо Болдуина исказила гримаса горя. Там было что-то еще. Чувство вины.

– Это песня об окончательном приговоре, выносимом Богом, – сказала Изабо.

Руки Бенжамена задвигались, а когда остановились, детское тельце обмякло. Головка девочки склонилась под неестественным углом. Пусть Мэтью не убивал этого ребенка, он не смог спасти девочку. Еще одна смерть, которую он вечно будет носить с собой.

– Довольно! Это закончится. Сегодня же!

Я схватила связку ключей, оставленную кем-то на столе. Меня не волновало, от чьей они машины, но я надеялась, что от машины Маркуса. Следовательно, быстрой.

– Сообщите Верене, что я выезжаю.

– Нет!

Крик Изабо заставил меня остановиться. Не властностью. Он весь состоял из душевной боли.

– Окно. Натаниэль, ты можешь увеличить эту часть картины?

– Но там нет ничего, кроме снега и деревьев, – недовольным тоном произнес Хэмиш.

– Меня интересует стена рядом с окном. Настройся на нее.

Изабо указала на грязную стену, словно Натаниэль мог видеть ее и всех нас. Но смышленый компьютерщик понял ее распоряжение и стал увеличивать стену.

Стена увеличивалась в размерах, появлялись детали. Но я по-прежнему не понимала, что́ Изабо рассчитывает увидеть на стене. Стену покрывали пятна сырости. Ее давно не красили. Когда-то она была белой, как плитки пола, но сейчас выглядела серой. Натаниэль продолжал увеличивать изображение, одновременно повышая четкость. Некоторые пятна превратились в ряды номеров, спускающихся к полу.

– Спасибо тебе, умный мальчик.

Глаза Изабо были красными от крови и горя. Она встала. У нее дрожали руки и ноги.

– Я разорву это чудовище на куски.