– Так мы это, ещё попробуем, – не унимался Сашка.

Барон вздохнул, потянулся к тумбе и достал из верхнего ящика черно-белую фотографию, на которой изображался парень в форме гимназиста. Она была потёртая, с загнутым уголком и сделана, видимо, достаточно давно. Бодриков осторожно протянул ее, при этом скривился и болезненно зашипел, словно рана начала ныть.

Никитин схватил фотку и вышел из комнаты, поманив за собой Третьяка.

– Ну чё, следствие ведут колобки! – выкрикнул он, торжественно направившись в женскую комнату, расположенную в другом крыле особняка.

– Как сие есть, колобоки? – спросил юнга-полуросич.

Он шёл рядом, оглядывая обстановку помещения, к которой до сих пор не привык.

– Не бери в голову, – отмахнулся Сашка и запел песенку, которая сама ему пришла в голову из прошлой жизни: – Хорошо живёт на свете Винни Пух. Оттого поёт он песни вслух.

– Кто есть Винипух? – снова задал вопрос парень, остановившись возле рубильника, включающего тусклые коридорные лампы.

Они были не газоразрядными, а обычными, со спиралями накаливания, потому в коридоре царил полумрак, впрочем, здесь и не нужен яркий свет.

– Медведь такой, из детской сказки.

Третьяк промолчал, а Никитин остановился возле двери и громко в неё постучал.

– Есть кто живой?

– Нету, – ответил оттуда голос Насти.

– Как нету? А с кем сейчас разговариваю?

– Да ты ж, полоумный, всех живых распугал!

– Открывайте, а то ломиться буду!

Внутри послышалась лёгкая брань, а потом щёлкнула задвижка и дверь приоткрылась. В щёлочку выглядывала одним глазом Настя, одетая в ночную рубаху. Девушка прикрывала ладонью грудь, которая просвечивала через тонкий ситец, и метала в нарушителей спокойствия молнии из глаз.

– Тебе что надо, окаянный?

– Так, это, мы квест делаем.

– У меня дрожжей нету, спроси у Машки, – сонно огрызнулась девчурка и хотела уж было захлопнуть дверь, но Сашка просунул в щель руку и снизив громкость голоса, заговорил.