А Тит Ардалионович, охая и причитая, полез добывать своё кашне.

* * *

Столица встретила наших путешественников метелью. Вьюга выла, мелкие злые снежинки кололи в лицо, переметало так, что в подворотнях сугробы вырастали в человеческий рост, а на открытых ветрам местах кое-где даже голая мостовая проглядывала. Отчаянно хотелось в дом, в тепло. А особенно, что греха таить, в баню. Страшно вспомнить, когда в последний раз мылись-то. А кое-кто ещё и волком оборачивался — тоже не на пользу.

«Ничего, — решил Роман Григорьевич, государственное — на первом месте, личное — на втором», и велел гнать в Канцелярию. Удальцев по пути рвался свернуть на Боровую, заглянуть на минутку к Екатерине Рюриковне — как она там?

— В таком виде только по барышням и разъезжать! — пресёк его порыв Ивенский, и Тит Ардалионович спорить с ним не стал, но не потому, что начальник, и не потому, что был с его доводами согласен, а потому, что подумал о Листунове: совсем не обязательно им с Екатериной Рюриковной знакомиться. А то мало ли что? Вдруг девица Понурова предпочитает блаженным идиотикам и неотёсанным солдафонам спесивых пальмиских индюков?

Так что поехали напрямую.

…Здание Особой канцелярии выглядело несколько странно — весь фасад до уровня третьего этажа оказался заляпан зловонным бурым помётом. Рядом колготилось несколько мужиков с лестницей — счищали, что могли. За их действиями с живейшим интересом наблюдала небольшая толпа зевак, упражнялась в остроумии.

— Это кто же это так нашу Канцелярию уделал? — вслух удивился Роман Григорьевич, вылезая из саней.

— Знамо кто — анчутки! — весело откликнулись из толпы — Ныне по столице анчуток развелось — тьма. Ох, и горазды гадить! Третьего дни Благородное собрание замарали, вчерась у Лефортовских казарм озоровали, нынче до Особой Канцелярии добрались. Завтра, не иначе, в Кремль побегут! — это предположение вызвало бурную радость у толпы. Ивенский брезгливо передёрнул плечами, он не видел в случившемся ровным счётом ничего весёлого — одно лишь дурное предзнаменование. Потому что просто так, сами собой, анчутки в стаи не сбиваются — безобразничают поодиночке и тайно. Недоброе, ох, недоброе творится на Москве!

…Внутри всё было как обычно: тишина, порядок, строгость. Только кое-где по потолкам виднелись недостаточно замытые отпечатки маленьких босых ног, да на государевом портрете, что висел над столом Романа Григорьевича, кто-то углём намалевал рога, клыки и хвост с лихой кисточкой на конце. Тит Ардалионович воспринял это новшество не без тайного удовлетворения, его высокоблагородие сдержано хихикнули и велели послать за уборщиком.