Дойль опустил голову на палубу и закрыл глаза, борясь с подступившей тошнотой.

– Идет, – сказал он наконец, открывая глаза и глядя в безоблачное синее небо за паутиной снастей. – Мы в Египте?

– В Александрии, – кивнул Романелли. – Мы отвезем вас на берег в шлюпке, потом по суше доставим к Росетту – одному из рукавов Нила, а потом поднимемся по реке до Каира. Так что наслаждайтесь пейзажами. – Маг выпрямился, хрустнув коленками и поморщившись. – Эй, вы, – позвал он матросов. – Шлюпка готова? Тогда спускайте его.

Дойля подняли, поднесли к борту, зацепили крюком за веревку, стягивающую ему грудь, и мешком опустили в шлюпку, покачивающуюся в изумрудной воде в двадцати футах внизу. Матрос в шлюпке ухватил его за лодыжки и усадил на одну из банок. Романелли спустился по веревочной лестнице и, повисев с минуту на нижней перекладине, размахивая ногой, в конце концов скользнул в шлюпку. Матрос помог сесть и ему, и тут по лестнице начал спускаться последний пассажир – Удача Суррейсайдских нищих собственной персоной, изуродованный временем доктор Ромени с двумя железными прутами, привязанными для веса к подошвам. Усадив это ухмыляющееся существо на нос, где оно сильно напоминало ручного буревестника, матрос вытер руки о штаны и сел сам лицом к Дойлю и Романелли, взявшись за весла.

Дойль привалился к правому фальшборту и принялся глазеть по сторонам. Корпус корабля скользнул назад, и глазам его открылась Александрия, раскинувшаяся на берегу в полумиле от них.

Вид города разочаровал его: он ожидал увидеть похожий на лабиринт восточный город из тех, какие описывал Лоуренс Даррелл, однако на деле все свелось к маленькой кучке бесформенных белых построек, греющихся под жарким солнцем. Порт оказался пуст, если не считать нескольких рыбацких лодок.

– И это Александрия? – спросил он.

– Конечно, не та, какой была когда-то, – буркнул Романелли тоном, не располагающим к дальнейшей беседе. Маг сидел, привалясь к противоположному борту, и тяжело дышал. То, что осталось от доктора Ромени, негромко хихикало на носу.

Матрос на веслах дал прибрежному течению снести их левее, на восток от города, и на песчаном берегу Дойль наконец увидел людей: три или четыре фигуры в арабских одеждах стояли в тени пыльной пальмы, а под развалинами стены расположились верблюды. Дойль не удивился, когда матрос повернул шлюпку, нацелив нос на пальму, а Романелли махнул рукой и крикнул: «Иа Аббас, сабах икслер!»

Один араб подошел к берегу и помахал в ответ:

– Сахида, йа Романелли!

Дойль вгляделся в тонкое, словно высеченное из темного камня лицо и попытался представить себе этого парня за каким-нибудь тихим, домашним занятием; например, гладящим кошку. Получалось плохо.