Крыло не подавал голоса, лишь перебирал струны, но сидевшие в шатре так хорошо знали слова, что они как будто звучали.

Летень, оказывается, стал уже забывать, какие чудеса способны содеять с человеческой душой вещие гусли Крыла. Даже с такой душой, что вроде наглухо заросла щетинистой шкурой… Внезапно приметил: Ялмакова десница начала теребить волчий мех безрукавки. Дёрнула волосок… ещё волосок…

«Не ту попевку ты затеял, Крыло. Не ко времени…»

Плох воин, не умеющий почуять опасность! Поняв, что́ может случиться, Летень всё-таки промедлил долю мгновения, уповая на чудо… а не надо бы медлить.

Звенящее жегло песни добралось до живого.

Лишень-Раз на предупреждение не расщедрился. Не его это была вера – предупреждать. Гусли вскрикнули смертным криком. Ялмак выдернул их у Крыла. Сломает? Вон выбросит из шатра? Гусляр метнул руки за ускользающей снастью…

Да по ним углом корытца и получил.

Летень уже взвился с места, уже перескочил скатерть, уже стоял над Крылом. Тот скорчился на коленях, уткнувшись лбом в войлоки. Всё на свете забыв, прижимал к груди левую пясть.

На бесчинного гостя запоздало бросились рынды, охранявшие воеводу. Кто стерпит, когда стол в доме сквернят! Подоспели и отроки, сторожившие у двери. Только против могучего витязя ничего не смогли. Вчетвером налетели, вчетвером и отхлынули. Кто-то поскользнулся на блюде, покоившем роскошного окуня. Брызги по стенам!

Едва не досталось и Оскремёту. Однако плох воин, что не заметит мирно воздетой руки. Летень был воином очень хорошим. У самого набухала в волосах шишка, но с кулаков капала чужая кровь. Седоусый боярин помог ему поднять на ноги гусляра, повёл мимо плюющих зубы телохранителей, мимо сбежавшихся ялмаковичей, свирепых, рвущихся к мести. Прочь, прочь…

Ялмак не двинулся с места. Усмирил своих одним взглядом. И сидел, угрюмо следя, как бывший друг почти на плече уносит поникшего гусляра…

Подвиг заступника

Подвиг заступника

Всякий раз, когда на Зелёном Ожерелье ставила знамя дружина, а кощеи, помалу сползавшиеся с украин Андархайны, начинали сбиваться в поезд для долгого кочевья на север, выскирегская торговщина потирала руки. Быть барышу!

Сперва оживлялся Ближний исад. Сюда выходили те, кто загодя готовил на продажу дорожный припас, но побаивался чужаков. Барышники скопом забирали вяленую рыбу, дрова, тёплую мякоть – и торопились за пределы города, на Дорожное поле. В такие дни там шумел Дальний исад.

К разбитой челюсти островов несли свой товар и смелые горожане, уверенные, что слухи о бесчинствах кощеев распускают сами барышники.