Душа метнулась к упрятанной в горшочек огнивенке. Мысленно Лигуй уже искал полдень и полночь, возжигал жирники. Спереди раздался крик Улыбы. Большак еле усидел на козлах, не сразу признав шальную радость в голосе парня:
– Помо-о-ошье!
И развеялся морок, рваными клочьями отбежал в лесные кромешные закоулки. Ветер перестал надрываться человеческим горем, по вершинам опять заметались самые обычные вихри. Облегчение утроил новый крик следопыта:
– И камень вот он приметный!..
Оботуры стали поднимать головы, нюхать воздух. Передовой, за ним коренник. Тоже, верно, чаяли отдыха и пастьбы. Лигуй зевнул, с облегчением полез назад в оболок. Досужие ребята кинут стан и без него.
…Благодарную радость пронёсшейся напасти смёл новый крик Улыбы. Без слов, зато полный потустороннего ужаса:
– А-а-а!..
– Что? – снова помертвел Лигуй. – Что?..
В нескончаемом вопле звучала бесповоротная гибель всем и всему. Улыба развернулся в воздухе, в зверином прыжке. Бросился назад мимо саней. Взгляд большака мазнул по белому лицу с пятном орущего рта, устремился дальше, притянутый тем, что больше всего боялся увидеть.
Смутно похожий на человека валун, которому только что радовался следопыт, обретал движение.
Расправлял плечи. Сбрасывал снег…
Вожжи обмякли у Хлапени в руках. Оботуры остановились.
Теперь кричали, кажется, уже все, но Лигуй отчётливо слышал скрип снега под валенками мертвеца.
Тело, изломанное обвалом, шагало неловко, угловато, неотвратимо. Серебряный светоч, мревший в облаках, скрадывал очертания и цвета́, но страх сообщил зрению небывалую остроту. Половина лица бугрилась чёрным потёком, видимый глаз был мокрой ледышкой… Голец узнал растрёпанные, точно пакля, седовато-светлые волосы… старую лисью шубу… а главное – чёрное и зелёное, казавшееся из-под распахнутой шубы!..
Навстречу Лигую, раскрывая для объятия руки, валко шёл Бакуня Дегтярь.
А перед ним катилось по снегу чёрное пёрышко.
Лигуй увидел это и умер.
Дальше всё творила пустая телесная оболочка.
Он не услышал, как вблизи подал голос ещё один призрак:
– Родимые! Грабят!!!