– Бабушка… я с тобой постою?
Корениха притянула внука к себе. Ладонью разгладила вихры, вздохнула:
– Не журись, Светелко. Будет кому Пеньково имя нести.
Бабкин огонёк был свободен от материных метаний и вспышек. Горел ровно, надёжно.
Светел кашлянул, ответил хрипло:
– И новый атя у мальца справный будет.
Ему нелегко дались эти слова. Сам нового отца и обретал, и любить научался, и провожал за небесную реку.
Ерга Корениха негромко рассмеялась в потёмках:
– Сразу б так. Чего ради вздорничал, бестолковый? Весь дом смутил.
Из дому, кутаясь в большой плат, показалась Равдуша. Какой сон, ежели матушка богоданная на полати нейдёт! Сын и свекровка обернулись навстречу. Равдуша притекла к ним в руки, в тепло. Всхлипнула:
– Народишко там, в дружине, лют больно… Куда идёшь, Светелко? На муки отдаю, на обиды! В люди неведомые посылаю…
Светел впрямь без радости ждал встречи с Гуляем и Косохлёстом. Другое дело белянушка, красавица Нерыжень. Вот от кого он снесёт любые насмешки. Даже синяки с радостью примет.
– Не завтра уходить, мама. И Летень дядька пригожий.
– Ещё ухо-девка их, с прозванием волчьим, – пуще содрогнулась Равдуша. – Разбойница, удушье ночное! Какому добру дитя малое выучит?
«Это она про Ильгру, что ли?..»
Толстое лопатище хрустнуло в руках Светела, как лучина. Мать бросила причитать, уставилась на обломки.
Сзади снова охнула дверь. Трое у ворот повернули головы. На крылечке стоял сонный Жогушка. Братнин кожух свисал малышу на самые пятки.
Когда Пеньки обнялись все вместе, Светелу показалось, будто их осенил нерушимыми ветвями сам Родительский Дуб. Обступили, раздвинув тьму ночи, сонмища предков.
И которой крови при жизни были те предки, Светел даже не задумался.