– Дядя Летень…

Такие простые слова витязь уже узнавал по движению губ, если чётко произносить.

– Что, ребятище?

– Как ты это делаешь?

– Делаю?..

Изустно объяснять показалось долго и муторно. Буквами написать? Об этом Светел вечно спохватывался после. Он и сейчас по привычке изобразил – телом, движением. Сперва Летеня, вцепившегося в копьё. Себя, прервавшего шаг. Снова Летеня и как тот обернулся навстречу.

Только продолжил ударом, назначенным повергнуть врага.

Летень рассмеялся:

– Ты, ребятище, как есть лицедей досужий.

Представления Светела неизменно удивляли и веселили его.

– Научишь, дядя Летень? Знать, кто сзади?

– Ты уже это умеешь. Все умеют. Только понимать не хотят.

– Я хочу!

– Значит, скоро постигнешь.

* * *

Остатки светлого времени растаяли быстро. Ребята поставили в шатре жаровню, стали разогревать домашнюю снедь.

Дозорные ходили кругом, прятались от ветра в убежищах, вылепленных из снега. Ждали смены, завидовали тем, кто грелся внутри, и в то же время гордились: вы нежитесь, мы воинствуем!

Скоро под кровом зазвенели гусельки Небыша. Наружу полетели голоса, не слишком стройные, зато громкие, полные молодой страсти, той, что порою двигает мир.

Каждая боевая дружина свою песню несёт. Почти как ремесленная артель. Разница в том, что у трудников песни – работницы, у витязей – воевницы. После Вагаши, где Светел обдирал струнами пальцы, славнуки взялись горланить «Воеводу». Творение Кербоги и теперь звучало над озером. Разгоняя холод и мрак, рдели угли в жаровне, а по рогоже шатровых стен скользила тень Светела.

Да не Светела уже!