«Без меня обойдётся. Небышек преподаст…»

Светел мотался по ремесленной дурак дураком, отрезанный ломоть, беспамятный и больной.

«Жогушка не то что гудьбу, само ремесло теперь не от меня примет. От дядьки стороннего…»

Да ладно. Летень разве чужой? Лапки в последний месяц начал гожие плести, на торговый рундук выложить не зазорно. Умный, руки хорошие. Одно слово, витязь. Всё осилит, не сдастся, всё превзойдёт.

Вполовину таким стать бы.

С разрешения бабушки Светел показал воеводе щит славнука. Сеггар бережно, с поклоном взял его в руки. Вгляделся, кивнул. Этот мог рубцы принимать если не на Кровавом мосту, то вблизи. «Мыслишь унести, отроча?» Ровным голосом спросил, хотя на самом деле испытывал. Светел отрёкся твёрдо: «Это братьям память, не мне. Моя доля иная!»

Ответ и мог быть только таков, но душа съёжилась. Всё уходило прочь, отпадало, как листва осенью, обратно не прирастёт.

«Меча нет ли при нём?» – спросил воевода.

«Нет пока, – сказал Светел. – Увижу в злой руке, отберу!»

…Когда в ремесленную заглянула Равдуша, сын, оставив бесцельно бродить, вытаскивал Золотые. Чехолок для них был сверху берестяной, внутри стёганый, на пёсьей тёплой шерсти. С лямками, чтобы носить за спиной. У дороги спрос строгий, сегодня стужа мертвит, завтра кижи мокрыми бородами – а гусли в уютном домике и горя не знают.

Мать тотчас заметила раскрытую коробейку. Лучи струн, мерцание вощёного дерева. Брови горько изломились, будто до последнего надеялась и не верила в разлуку, да напала на зримое подтверждение. И вот что вырвалось:

– С собой, что ли, надумал?

Как-то так прозвучало, что Светел аж покраснел. Увидел себя воришкой, пойманным за руку.

– Так я… дедушкины… они ведь…

Не в том было дело, вовсе не в том. Мать смотрела, будто он древние набожники, достояние рода, от безделья собрался куклам на платьишки изрезать.

– Загубишь снасть добрую! У костра опалишь, в чужих людях украдут, ногами наступят…

«…Нет бы младшенькому оставить. Соловьиным голосом даровитому…» – довершил про себя Светел.

Стало разом жарко и зябко. Что-то падало в бездну. Посреди ремесленной стояла незнакомая женщина. Та, что на лыжах спешила Жогушку от лютого братища оборонять.

Своего птенца от жадного кукушонка.

Золотые, часть души, явились вдруг чуждыми. Как всё в этом доме, где Светел, оказывается, никогда не был родным.