«Словно мерку снимали», – как и тогда снова подумал он, усмехнулся и посмотрел на кольцо.

И в лицо ударил ослепительный, нестерпимо яркий свет. Защищаясь от него, перевернул кольцо камнем внутрь ладони и выставил руки перед собой. Огненный ураган бушевал перед глазами, закрыв от него и берег, и реку, и шевелящиеся бесконечные Сумерки.

Хотя, разве это свет?

Клокочет, ворочается, плавится в черном дыму огненный вихрь. Хлещет пламенными языками, слизывая все на своем пути. Дотянулся до него, подхватил. Пожрал, растворил и бросил в ночь… или это он сам поглотил и бушующее пламя, и антрацитовую сверкающую бесконечность. Ни дна, ни покрышки… только ночь. Чернота тянет, тащит, волочет.

Ослеп? Околел? Окочурился?

Нет, вот она крохотная искорка, в камне на кольце.

Растет на глазах. Или в глазах?

Плывет навстречу. Почему плывет? Летит…

Вот уже рядом. Рукой подать…

Огонь! Пламя. Бушующее пламя. Так это же он сам клокочет и пенится. Как лава в жерле беснующегося вулкана. И больше ничего, кроме… Прямо в лицо. В глаза. Или лицом в пламя? Густое, вязкое. Выжигает глаза, плывет в мозг раскаленный металл.

– Остановись, человек-волк. Не дай силе поглотить себя. Не вернешься. Великий огонь не отпустит.

– Твоя колыбель?

– Да, Великий огонь…

– Может, останешься?

– Ты один не вернешься.

Течет тугая огненная масса, сжигает мозг, сжигает его самого, сворачивает в ослепительно яркий шар, сжимает до крохотной искорки. И взрывается с оглушительным треском, разлетаясь во все стороны брызжущим огнем. Швырнуло на землю… Или это он сам со всего размаху, с неведомой высоты вломился в нее. Или ударил грудью? И остался лежать в непроглядной темноте с куском пылающего металла в черепной коробке вместо живого послушного мозга.

Заворочался, завозился, ища опору, чтобы подняться.

Чьи-то руки подхватили и бережно поставили его на ноги.

Поднял руку, коснулся лица, провел по лицу, по глазам.

Кровь. Темно.