– Ох уж это солнце! Я все еще его не простил. – Расстояние между ними могло только сокращаться. Голос Лазло был как музыка – самая прекрасная, дымная музыка, – когда он поймал Сарай в свои объятия и сказал: – Я хочу поймать его в банку и спрятать вместе со светлячками.

– Луна на браслете и солнце в банке. Мы бы устроили настоящий хаос на небесах, верно?

Голос Лазло понизился, стал гортанным. Более дымным. Голодным.

– Думаю, небеса как-нибудь переживут, – ответил он и поцеловал девушку.

Как они прожили целый день на легчайшем касании вчерашнего поцелуя? Знали бы они тогда, что такое настоящий поцелуй, то не смогли бы так. Было бы невыносимо подобраться так близко, едва почувствовать, почти вкусить – и разделиться прежде… ну, прежде, чем произошло это. Но ребята не знали.

А теперь узнали.

Узнавали прямо в эту секунду. Сарай прильнула к Лазло, закрывая глаза в предвкушении. Он медлил. Хотел рассмотреть ее. Не упустить ни одной эмоции на ее лице. Нежная лазурная привлекательность зачаровала юношу. На переносице девушки было почти невидимое распыление веснушек. Их лица медленно скользили, как мед, а ее губы! Они едва-едва приоткрылись. Нижняя, соблазнительная, как покрытый росой фрукт, рассталась со своей приятельницей – предпочтя его, – и это было самое заманчивое движение, которое он когда-либо видел. В Лазло вспыхнула страсть, и он подался к этой медовой плавности, отталкивая с дороги безнадежность, чтобы зажать сладкую, нежную губку между своими.

Опаляющая, плавящая мягкость.

Когда Лазло хотел открыть вместе с Сарай царство неизведанного, то думал о таких великих, огромных загадках, как происхождение и природа богов. Но сейчас он готов был пожертвовать всем ради этой небольшой тайны, этой крошечной новой и лучшей загадки Плача. Этого поцелуя.

Именно этого поцелуя.

Губы. Чудеса губ, которые могли ласкать и прижиматься, приоткрываться и смыкаться, и – приоткрываясь, смыкаясь – ловить чужие губы в нежнейшем укусе. Ненастоящем. Не зубами. Ах, зубы – то еще таинство. Но касание языка – что ж… У безнадежности не было никаких шансов против такого открытия. Но то, что непостижимо ослепляло, было следующим: каким бы пьянящим ни был поцелуй – даже настолько хмельным, что голова шла кругом, – Лазло все равно догадывался, что это – только порог в царство неизведанного. Приоткрытая дверь и крошечный луч света, намекающий на сияние за ней.

Юноша чувствовал себя легким и тяжелым одновременно. Горящим, парящим. Кто бы мог подумать! Разумеется, он обращал внимание на девушек и питал такие же фантазии, как и другие молодые люди (лучшие из них, по крайней мере лучшие молодые люди и лучшие фантазии), и, разумеется, он был осведомлен о… биологии. Но Лазло даже не подозревал, что, как ему казалось, находилось за той дразнящей дверью. Это сияние было насыщенным, глубоким, гигантским, близким, загадочным, безумным – и… священным.