Что ж, может, у него никогда и не будет крыльев в бодрствовании, но у него будет Сарай – не ее фантом, не мотылек, а она, из плоти, крови и духа. Лазло поклялся себе, что так или иначе – эта часть его сна осуществится.

* * *

Когда Лазло ускорил шаг, Сарай последовала его примеру. Босые ноги ловко шагали по прохладному металлу ангельской ладони, словно она пыталась поспеть за юношей. Движение было бессознательным. Как сказали Руби со Спэрроу, на самом деле она была не здесь, но в ее теле оставался кусочек сознания, чтобы знать, когда поворачивать в другую сторону и не сойти с края руки серафима прямо в бездну.

Большая часть ее сознания находилась с Лазло: сидела на запястье и жалась к закрытой двери его разума. Девушка чувствовала, как участился его пульс, как по коже побежали мурашки, и в то же время испытала источаемый им всплеск эмоций – это напоминало особый трепет, изумленное благоговение, которое можно почувствовать в присутствии чего-то возвышенного. Но какими бы четкими и сильными ни были эти эмоции, Сарай не могла понять их причины. Его чувства накатывали на нее волнами, как музыка, слышимая через стену, но мысли оставались спрятанными внутри.

Остальные девяносто девять мотыльков улетели и кружили по городу группками, пытаясь найти хоть намек на какую-то активность. Но Сарай не видела ничего подозрительного. Плач затих. Тизерканские стражи бесшумными силуэтами маячили на своих сторожевых башнях, а золотой фаранджи направился прямиком в лабораторию и заперся на все замки. Эрил-Фейн и Азарин спали – она в кровати, он на полу, и между ними закрытая дверь, – а шелковые сани стояли все на том же месте, где их оставили.

Сарай убеждала себя, что беспокоиться не о чем, а потом, прокрутив эти слова в голове, горько – и беззвучно – рассмеялась. «Не о чем беспокоиться? Да уж, совершенно не о чем». О чем же она может тревожиться?

Всего лишь о раскрытии, резне и смерти.

С этими тревогами она выросла, их притупило чувство чего-то давно знакомого. Но появились и новые тревоги, они шли в комплекте с надеждой, страстью и… любовью, и все это было незнакомым и ни в коем случае не притупленным. До недавнего времени Сарай едва ли могла сказать, ради чего стоит жить, но теперь ее сердца полнились основаниями. Они были набухшими, тяжелыми и перегруженными грозным стремлением жить – из-за Лазло и мира, который они вместе построили, когда их разумы соприкоснулись, и, невзирая ни на что, веры, что они могут сделать его явью. Если бы только другие им позволили…

Но нет.

Сегодня они с Лазло искали друг в друге утешения – и нашли его, спрятались в нем, отгородившись от реальности и ненависти, которой невозможно противостоять. У них не было ни выхода, ни надежды, поэтому они упивались тем, что у них имелось – друг другом, хотя бы во снах, – и пытались забыть обо всем остальном.