Такова сила памяти. Она так же сильна, как самая страшная лихорадка, и остается с человеком не только на время болезни, но и на всю жизнь. Как краситель впитывается в волокна, чтобы навсегда изменить их цвет, так и память об острой боли или ласке навсегда меняет волокна характера человека.

Через много лет после того, как я понял, что воспоминания человека можно впечатать в камень и пробудить в виде дракона, я все еще трепетал перед этой силой и прятался от нее. Я отрицал воспоминания, скрывал их от себя, ибо одна мысль о них приносила боль, и в детстве, и в зрелости. Я вылил их в дракона, думая, что освободился от яда, разъедавшего душу. Много лет я прожил в дурмане, не подозревая, что потерял себя. И когда однажды Шут вернул мне эти воспоминания, это было как кровь, забившаяся в онемевших конечностях, пробуждая их, да, но и принеся с собой зудящую боль и изнурительные судороги.

Воспоминания о радости вытравлены в сердце человека не меньше, чем память о боли и страхе. И они тоже пропитывают и наполняют его понимание мира. И поэтому воспоминания о моем первом дне с Молли, о нашей первой ночи, о дне, когда мы дали обет друг другу, придали вкус моей жизни, и в самые мрачные дни они светили мне. Во времена болезни, печали, отчаяния я всегда мог вспомнить, как бежал с волком сквозь снежные сумерки, не задумываясь, какую дичь мы преследуем. Есть заветные воспоминания о свете от камина, бренди, и о друге, который знал меня, пожалуй, лучше, чем кто-либо другой. Воспоминания, ставшие крепостью, защищающей сердце человека, пробирными камнями, определяющими, достоин ли он уважения и имеет ли его жизнь смысл больший, чем просто существование. У меня по-прежнему есть воспоминания о тех обидах, том покое и той бурной радости. Я снова могу коснуться их, даже если они потускнели, как гобелен от яркого света и пыли.