И гостья снова порывисто обняла хозяйку каморки.

– Ну, будя меня тут задаривать, – вывернулась старая, скрывая влажно заблестевшие глаза, и зашаркала к сундуку.

Припрятала гостинцы под лавку, затем подняла тяжелую крышку ларя, пошуршала чем-то, что-то переложила с места на место, побубнила и, наконец, сызнова вернулась к гостье.

– На вот, поддень куфайку. – И она сунула в руки девушке новую войлочную, но уже пахнущую прелью душегрейку.

– Зачем мне? – растерялась Лесана. – Лето ж на дворе.

– А оно что – вечное, лето-то твое? – зашипела Нурлиса. – Поддевай, говорю, без всяких разговоров! Ну?

Обережница усмехнулась и послушно натянула «куфайку».

– А теперь расскажи-ка мне, коза-егоза, – приобняла старуха собеседницу, – почто это вас с Клесхом Нэд сегодня полдня пытал у себя в покоях? И отчего у него опосля этого рожа сделалась перекошенная?

– Дак гневался, что наставник скрыл ото всех, что у меня Дар к любому делу – к колдовству, к целительству, к рати, – объяснила девушка.

– Это как? – Бабка вцепилась в руку гостьи. – Бывает разве такое?

Лесана пожала плечами.

– Говорят, прежде будто и было, но то лишь в былинах. Ныне Дар в Осененных к одному чему-то горит.

– И как же наставник твой непутевый тайну сию проведал, а?

Девушка улыбнулась, глядя, как оживилась ее собеседница, почуяв свежую сплетню.

– Я на втором годе ученичества упыря подчинила, чтобы меня от дерева отвязал. А потом, ну, когда… Донатос… Я себя лечила. Сама.

Старуха поправила на плечах новый платок и подалась вперед.

– Это что же, ты, девка, и мертвых упокаивать можешь?

Послушница покачала головой.

– Нет. У меня к колдовству Дар слабый. Хватает, чтобы круг обережный начертить да науз заговорить, на иное что силенок мало…

Нурлиса походила по каморке, остановилась у печи и заговорила: