Он все еще помнил ее последний взгляд — рот открыт от удивления и испуга, пока его тащат из-под одеяла, голого и не до конца проснувшегося, квохчущего, как петух, который знает, что ему сейчас свернут шею. И было больно, что его тащат прочь от нее. Только вот не так больно, как когда Скейл двинул по «помидорам». Больно было всю ночь — он не думал, что такую ночь можно пережить. Боль от удара со временем утихла, но боль от потери не пройдет никогда.

Ищейка помнил запах ее волос, звук ее смеха, тепло и мягкость спины — она засыпала, прижавшись к его животу. Бывшие в употреблении воспоминания, захватанные и стертые, как любимая рубаха. Он помнил все, словно это было вчера. Пришлось запретить себе думать об этом.

— Не знал, что моя память такая долгая, — проворчал он.

— Моя — нет, — откликнулся Доу. — Не устал любиться с кулаком?

Доу снова посмотрел в овраг и причмокнул. В его глазах вспыхнул огонек, которые очень не понравился Ищейке.

— Забавно, ведь не так уж и скучаешь, пока не увидишь прямо перед собой. Все равно как показывать мясо голодному — так близко, что запах чуешь. И не говори, что ты не так же думаешь.

Ищейка нахмурился.

— Вряд ли я думаю так, как ты. Ткни корень в снег, если приперло. Может, остынешь.

Доу улыбнулся.

— Скоро я его кое-куда ткну, посмотришь.

— А-а-а! — пронесся вопль над склоном. Ищейка метнулся к своему луку, выглядывая, не застал ли их врасплох разведчик Бетода. Но это всего лишь кричал принц — он поскользнулся и плюхнулся на задницу. Доу, сморщившись от презрения, смотрел, как принц катится на спине.

— Вот еще новая разновидность бесполезного, да? Из-за него мы движемся вдвое медленнее, чем нужно, а он только ноет громче рожающей свиноматки, жрет больше чем положено и срет пять раз в день.

Вест суетился, стараясь счистить грязь с плаща принца. Ну, верней, не принца. С плаща, который отдал принцу Вест. Ищейка так и не смог понять, зачем умный человек сотворил такую глупость. Да еще в такое время, когда надвигаются холода, ведь уже середина зимы.

— С чего вообще кто-то держится этой задницы? — спросил Доу, покачав головой.

— Говорят, его папаша — сам король Союза.

— Что за разница, чей ты сын, если ты сам дерьмо дерьмом? Я бы на него мочи пожалел, хоть он огнем гори.

Ищейка только кивнул. Он бы тоже пожалел.

* * *

Они сидели вокруг того места, где мог бы гореть огонь — это если бы Тридуба разрешил зажечь костер. Конечно, он не разрешил, как ни умоляли южане. Не разрешил, несмотря на жуткий холод, — кругом разведчики Бетода. С тем же успехом можно было орать «мы тут!» изо всех сил. С одной стороны сидели Ищейка и остальные — Тридуба, Доу и Тул; Молчун улегся, опираясь на локоть, с таким видом, будто он здесь вообще ни при чем. Союзные сидели напротив.