«А после всех усилий, всех жертв, после интриг, заговоров и убийств мы даже не можем удержать город. Зачем вся эта боль?»

Ответа, разумеется, он не получил. Только спокойный плеск волн в борт лодки, тихий скрип уключин и успокаивающее хлюпанье весел о воду. Глокта хотел бы чувствовать отвращение к самому себе. Чувствовать вину за то, что сделал. Жалость к тем, кого бросил на милость гурков.

«Другие могут. И я мог, давным-давно».

Но он не чувствовал ничего, кроме всепоглощающей усталости и неотступной ноющей боли, которая поднималась по ноге, через спину к шее. Глокта поежился, откинувшись на сиденье, как всегда пытаясь найти не такое болезненное положение.

«В конце концов, не стоит себя казнить. Казнь и так состоится уже скоро».

Жемчужина городов

Жемчужина городов

Теперь он, по крайней мере, мог ехать верхом. Шину сняли утром, и израненная нога Джезаля больно стукалась на ходу о бок лошади. Онемевшие неуклюжие пальцы вцепились в поводья, рука ослабла и болела без повязки. Зубы гулко клацали в такт ударам копыт по разбитой дороге. Но все же он выбрался из повозки — и это уже кое-что. Теперь даже мелочи могли доставить большую радость.

Остальные ехали хмурой, молчаливой группой, мрачные, как на похоронах, — и Джезаль понимал их. Такое уж мрачное место. Равнина из грязи. Из потрескавшегося камня. Из безжизненного песка. Небо по-прежнему нависало белой пустотой, тяжелой, как свинец, обещающей дождь, но не дающей ни капли. Путники ехали, прижимаясь к повозке, словно сгрудившись, чтобы согреться — единственные теплые существа в протянувшейся на сотни миль холодной пустыне, единственные двигающиеся существа посреди застывшего во времени пространства, единственные живые в мертвой стране.

Мощеная дорога была широкой, но камни потрескались и кое-где вылезали. Местами не хватало целого ряда булыжников, местами их полностью скрывали потоки грязи. Мертвые пни торчали из земли по обе стороны дороги. Байяз, видимо, заметил, как разглядывает их Джезаль.

— Аллея величавых дубов тянулась вдоль дороги на двадцать миль от городских ворот. Летом листья дрожали на ветру над равниной. Иувин посадил эти деревья своими руками, в старое время, когда империя была юной, еще задолго до моего рождения.

Безобразные пни, серые и высохшие, еще хранили отметины пил.

— Выглядят так, как будто их спилили несколько месяцев назад.

— Многие, многие годы назад, мой мальчик. Когда Гластрод захватил город, он повалил их, чтобы топить свои горны.

— Но почему они не сгнили?

— Даже гниль — форма жизни. А здесь нет никакой жизни.