– Я буду скучать, друг мой, буду скучать.

– Я тоже.

– Но не настолько, чтобы мне удалось уговорить вас остаться со мной?

– Не настолько.

Балагур возвращался домой, и это было долгожданное возвращение. Он знал, сколько деревьев стоит на дороге, ведущей к воротам, и в груди у него потеплело, когда он их снова пересчитал. Привстав нетерпеливо в стременах, он увидел мелькнувший силуэт сторожевой башни и среди зелени кусочек темной кирпичной стены. Вряд ли эту стену строили для того, чтобы наполнять радостью сердца заключенных. Но у Балагура при виде ее забилось сердце. Он знал, сколько кирпичей в арке ворот, так долго ждал, когда снова их увидит, тосковал по ним, видел их во сне. Он знал, сколько железных заклепок на огромных дверях, знал…

Дорога повернула к воротам, и Балагур нахмурился. Те были открыты. Страшное предчувствие вытеснило радость. Что может быть более неправильным в тюрьме, чем открытые, незапертые ворота? В великий заведенный порядок подобное не входило.

Он соскочил с коня, поморщившись от боли в одеревеневшей правой руке, которая еще не зажила, хотя лубки были сняты. Медленно подошел к воротам, почти страшась заглянуть во двор. На ступеньках караулки, там, где должны были находиться стражники, сидел в полном одиночестве какой-то оборванец.

– Я ничего не сделал! – Вскинул руки вверх. – Клянусь!

– У меня письмо, подписанное великой герцогиней Талина. – Балагур развернул драгоценный документ и протянул его, все еще не теряя надежды. – Меня должны немедленно взять под стражу.

Оборванец уставился на него.

– Я не стражник, друг. Просто сплю тут в этом домике.

– А где стражники?

– Ушли.

– Ушли?

– Наверное, из-за беспорядков в Масселии им перестали платить, вот они… взяли да и ушли.

Балагур ощутил, как от страха по спине побежали холодные мурашки.

– А заключенные?

– Вышли на свободу. Большинство сразу же сбежали. Некоторые ждали. Запирались на ночь в свои камеры сами, представляешь?

– Представляю, – с чувством сказал Балагур.

– Не знали, наверное, куда бежать. Но оголодали, в конце концов. И тоже ушли. Никого не осталось.