Зоб ненадолго прикрыл глаза, втянул носом сырую прохладу.

– Надо было оставаться плотником, – прошептал он.

Да только вот меч показался ремеслом более легким. Для работы с деревом это ж сколько инструмента надо – и тебе стамески с пилами, и топорики большие и малые, и пятое-десятое – молотки с гвоздями, рубанки-фуганки. А чтобы убивать, надобны всего две вещи – клинок и воля. Хотя и непонятно, осталась ли она у него, воля-то. Зоб сжал мокрую рукоять меча. Шум битвы становился все громче и явственней, сливаясь с громовым биением сердца. Что тут мудрить: выбор сделан. И он, стиснув зубы, вновь распахнул глаза.

Толпа раздалась, как дерево под колуном, и в брешь хлынул Союз. Солдат врезался в Зоба прежде, чем тот успел замахнуться; они сомкнулись щитами, скользя башмаками по грязи. Зоб сумел, накренив щит, въехать кованым краем в ощеренное вражье лицо, прямо в нос; вдавил, хныкнув от надрыва, дернул вверх. Дальше – больше: держась изо всех сил за лямку щита, он взялся лупить, вколачивать, вбуравливать его во вражью голову с рычаньем и плевками. Щит зацепился за пряжку на шлеме и наполовину его сорвал. Зоб высвободил меч, и клинок со свистом отсек у неприятеля пол-лица. Тело соскользнуло в грязь, а Зоб, потеряв опору, чуть не упал.

Черный Доу, взмахнув топором, всадил его в чей-то шлем, отчего тот лопнул и впустил топор в голову по самую рукоятку. Топор так и остался в голове трупа, который с растопыренными руками шлепнулся на спину.

Какой-то забрызганный грязью северянин, зажав под мышкой вражеское копье, впустую размахивал боевым молотом. Лицо ему запрокидывала хищная вражеская пятерня, а он пялился сквозь ее пальцы.

На Зоба налетел очередной солдат Союза. Кто-то сделал ему подсечку, и он пал на колено, получил от Зоба по затылку; шлем звякнул, блестя свежей вмятиной. Еще удар, и солдат распластался. А Зоб с руганью продолжал его охаживать, вбивая лицом в грязь.

Кого-то с улыбкой огрел щитом Хлад; уродливый шрам на лице пунцовел под дождем, как свежая рана. Война переворачивает все вверх дном: те, кто в мирное время представляет угрозу, становятся надеждой и отрадой, как только начинает звенеть сталь.

Разлетелись две половинки трупа: верх в одну сторону, низ в другую. Кровь стекала в грязную воду, пузырились лужи. Вот Меч Мечей развалил чуть ли не надвое еще кого-то, как долото – деревянную статуэтку. Зоб нырнул за щит, в него ударила кровавая струя вперемешку с дождевой водой.

Тыкали во все стороны копья – наобум и с целью, с коварным проворством, скользкими остриями. Вот одно словно невзначай скользнуло кому-то в грудь. Человек повалился навзничь, тряся головой – дескать, нет, нет! Рука несчастного по привычке нашаривала рукоять, а его уже втаптывали в грязь безжалостные башмаки.