– Ты должен быть готов к этой встрече, – сказал грал.

Икарий кивнул:

– И я буду готов, друг мой.

Каждый раз путь назад давался ему труднее, становился дальше, запутанней. Кое-что могло бы и помочь. Например, хорошо было бы знать, где он был и куда нужно возвращаться. Возвращаться к… здравому рассудку? Возможно. Но Геборик Призрачные Руки уже и сам не слишком хорошо понимал, что такое «здравый рассудок», как он выглядит, каков на вкус и на ощупь. А может, и не знал этого никогда.

Скала – это кость. Пыль – это плоть. Вода – это кровь. Осадки скапливались, становились слоями, новыми и новыми, пока не сотворился мир, покуда вся эта смерть не смогла стать твердью, на которой можно стоять, на смогла восстать, чтобы встретить всякий шаг. Крепкая постель. Вот вам и мир. Смерть нас поддерживает, не даёт упасть. А были ведь ещё вздохи, наполнявшие, сотворявшие из себя воздух, мерные волны отмечавшие ход времени, точно зарубки на арке жизни, всякой жизни. Сколько же из этих вздохов были последними? Последними выдохами зверя, насекомого, растения, человека, чьи глаза уже подёрнулись паволокой небытия? И как же тогда, как можно втягивать этот воздух в свои лёгкие? Зная, насколько напоён он смертью, как исполнен поражением и смирением?

Этот воздух душил его, обжигал глотку, жёг язык, как сильнейшая кислота. Растворял и пожирал его, пока не оставался лишь… осадок.

Они были так молоды, эти его спутники. Никак не могли понять, по какому гнойнику ходят, входят, переходят его вброд. И принимают в себя, только чтобы вновь выбросить наружу, окрасив уже собственными омерзительными примесями. И по ночам, со сне, они становились лишь пустыми оболочками. А Геборик бился против знания, что мир не дышит, больше не дышит. Ибо ныне мир тонет.

И я тону вместе с ним. Здесь, в этой проклятой пустоши. В песке, жаре и пыли. Я тону. Каждую ночь. Тону.

Что может дать ему Трич? Этот дикий бог с его всевластным голодом, желаниями, потребностями. С его животной яростью, будто он мог втянуть обратно и вернуть себе все вздохи, какие только совершали его лёгкие, и так бросить вызов миру, стареющему миру и потопу смерти. Геборик был избран по ошибке, так ему твердили все призраки, пусть и не словами, но тем, что всё время окружали его, вставали и пронзали безмолвными, обвиняющими взглядами.

И не только это. Шёпот во снах, голоса, молящие голоса из нефритового моря. Геборик был чужаком, явившимся среди них; он сделал то, чего не делал никто другой: пробился в зелёную темницу. И они молились Геборику, умоляли его вернуться. Зачем? Что им нужно?